Доктор Данилов в тюремной больнице - Андрей Шляхов

Буквально со следующего дня пошли просьбы и просьбочки специфического характера: помочь двоюродному брату с УДО, перевести мужа племянницы из Саратовской области к нам, на свиданки ездить далеко, передать письмо подследственному в СИЗО и тому подобное. В ответ на вежливо высказанное недоумение я слышала: «Разве тебе трудно? Это же пустяк!», — или нечто подобное. На тусовки одноклассников я больше не хожу, с большинством при встрече не здороваюсь. Точнее, это они отворачиваются, обиделись на меня, бесчувственную и бессердечную дрянь. Ну, и черт с ними, по крайней мере, больше просьбами доставать не станут.

Глава семнадцатая

Запомни сам, скажи другому, что честный труд — дорога к дому

Заявление об увольнении майор Бакланова приняла спокойно: взяла, прочла, поиграла бровями и кивнула, давая понять, что заявление принято и отсчет двух положенных недель начался. Нетрудно было понять, что ей сейчас не до этого. Бакланова с самого утра была какая-то странная: и утреннюю пятиминутку провела как-то скомкано, сейчас не сказала ни слова, даже формально не поинтересовалась причинами, побудившими Данилова к такому шагу. «Заболела или случилось что?» — подумал Данилов, но с расспросами, ясное дело, лезть не стал.

Слухи просочились чуть позже, ближе к полудню, и мгновенно распространились по колонии. Данилову свежие новости принесла медсестра.

— У Хозяина крупные неприятности, — сказала она. — Мне только что Лида рассказала.

— По секрету всему свету?

— Вроде того, шила в мешке не утаишь…

Многие считают, что секрет счастья кроется в умении пользоваться тем, что имеешь, радуясь этому. Как говорил путешественник Филеас Фогг в мультфильме «Восемьдесят дней вокруг света»: «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое».

Под рукой у полковника внутренней службы Скельцовского было много чего, в том числе и бесплатная рабочая сила. Кто из осужденных откажется поработать на строительстве дачи начальника колонии? Разве что ярый представитель «отрицаловки», не признающий никакой работы, кроме своего преступного ремесла, или же полный идиот.

Во-первых, смена обстановки приятно разнообразит жизнь. Всегда приятно провести несколько недель в бытовке на природе, вдали от изрядно надоевшей колонии. Во-вторых, «отхожий промысел» подразумевает некоторое, весьма приятное, ослабление режима. Полковник Скельцовский был заинтересован в том, чтобы осужденные работали на совесть, поэтому оплачивал их труд. Не деньгами, конечно, где это видано, чтобы начальник колонии своим же зэкам деньги платил? Чаем, сигаретами, пищевым пайком — консервами, колбасой и т. п., хорошим отношением (вплоть до отсутствия препятствий к условно-досрочному освобождению, недаром же висит в колониях лозунг: «Запомни сам, скажи другому, что честный труд — дорога к дому») и даже вечерней порцией водки из расчета «сто грамм на рыло».

При таком положении вещей от желающих поработать не было отбоя, но брали на полковничью дачу далеко не всех, с большим разбором — спокойных, не создающих проблем, из числа тех, у кого срок скоро заканчивается (условно-досрочно или «по звонку»). Само собой, человек, у которого за плечами осталось девяносто, а то и больше процентов срока, вряд ли станет ударяться в бега. Какой смысл получить свободу на три месяца раньше, если она может обернуться лишними пятью годами отсидки? К тому же на даче Скельцовского осужденные без охраны не оставались: заместитель начальника колонии по охране подполковник Незнайко обеспечивал круглосуточную охрану из числа наиболее приближенных сотрудников, умевших держать язык за зубами. Охране, в отличие от зэков, ежевечерних полковничьих ста грамм не полагалось, поэтому приходилось покупать спиртное за свой счет.

Вечером, после окончания трудового дня, на даче наступала полная идиллия. Разводился костер, жарилось на углях что-то вкусное, пеклась в золе картошка, иногда варилась уха, затем все это съедалось, запивалось и все, кроме дежурных, засыпали. Где-то через полчаса засыпали и они… Пастораль. К тому же дача находилась всего-то в тридцати километрах от колонии, поэтому подъехать и проконтролировать ход работ труда не составляло.

Полковник Скельцовский сидел на своем месте прочно, с начальством ладил, подчиненных держал в разумной строгости и потому никаких проблем, связанных с использованием на своем дачном участке труда осужденных, отбывающих наказание в подведомственной ему колонии, не ждал. О проверках, пусть даже и внеплановых, его непременно предупредили бы свои люди из областного управления. Из подчиненных никто копать под начальника не мог, потому что бесполезно и себе дороже.

Разумеется, Скельцовский понимал, что его действия как злоупотребление должностными полномочиями попадают под часть 1 статьи 285 Уголовного кодекса. Они могут наказываться штрафом в размере до восьмидесяти тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев, либо лишением права занимать определенные должности, либо заниматься определенной деятельностью на срок до пяти лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, в самом худшем случае — лишением свободы на срок до четырех лет. За нарушение режима содержания и порядка конвоирования могли иметь свои неприятности заместители по охране и БОР, но что значили чисто теоретические неприятности в сравнении с хорошим отношением начальника колонии? Ровным счетом ничего, потому что карьера в системе в первую очередь зависит от непосредственного начальства.

Беда, как известно, всегда приходит оттуда, откуда ее не ждут. Соседи у полковника были хорошие. Ими были профессор-уролог из Твери и подполковник из областного «Госнаркоконтроля», когда-то начинавший службу вместе со Скельцовским, уважаемые люди, любители шашлыков, бани и преферанса, не слишком любопытные (разных тайн им по работе хватало выше крыши).

Другим соседом уролога был отставной генерал-майор, срочно ушедший в отставку год назад после скандала, связанного с привлечением военнослужащих срочной службы к ремонту его квартиры на Чистых прудах. Он тяжело переживал свою отставку молча, как и подобало настоящему мужчине и солдату, но от этого становилось только хуже. Ему то и дело снилось последнее место службы — величественное (или помпезное, это кому как нравится) здание главного штаба сухопутных войск на Фрунзенской набережной, откуда его выставили быстро и не очень-то вежливо. Разве можно было отставному генерал-майору смириться с тем, что кто-то из соседей спокойно, систематически и совершенно безнаказанно творит то же самое, только вместо труда солдат-срочников эксплуатирует заключенных?

Генеральский чин, помимо множества других преимуществ и достоинств, побуждает своего обладателя мыслить масштабно и оперировать глобальными, а не какими-нибудь местечковыми категориями. Майор написал бы кляузу в областное управление, и все бы закончилось благополучно. Полковнику Скельцовскому досталось бы устное внушение («Не можешь делать тихо и незаметно, не делай вообще»), и на том все бы и закончилось, прервалось бы на некоторое время, потом возобновилось бы в условиях повышенной секретности.

Генерал-майор обратился в высшую инстанцию: написал в Москву, самому директору Федеральной службы исполнения наказаний. Любить — так королеву, украсть — так миллион, доносить — так Самому Главному Лицу. Хорошо еще, что президенту не написал.

Генерал-майору, как офицеру, верному корпоративным интересам и хранящему честь мундира, не раз приходилось класть под сукно различные письма-заявления и многое спускать на тормозах. Поэтому он отправил копию своего письма еще по одному адресу — в Генеральную прокуратуру Российской Федерации. Заказное письмо с уведомлением о вручении стоит недорого, с генеральской пенсии можно хоть сотню ежемесячно отправлять, еще и на жизнь останется. Хотел генерал-майор еще и в газету «Московский пустословец» написать, но передумал, пожалел соседа. Добросердечие и старым воякам не чуждо.

Прокуратура сработала первой. Проверка мудро нагрянула на дачу, а не в колонию — так проще. Приехали на двух автомобилях шестеро мужчин с каменными лицами, встали у ворот, махнули в воздухе удостоверениями и потребовали у вышедшего на стук прапорщика Девяткина впустить их внутрь.

Прапорщик был недалеким, но преданным (такие два качества сочетаются довольно часто). Он знал, кому служит, и верил в то, что Хозяин спасет его от любых неприятностей, которые могут возникнуть во время службы. А еще Девяткин, пользуясь удаленностью от начальства, совсем недавно выкурил косячок, и потому ему море было по колено, а проверка прокуратуры, сами знаете, по какое место.

Тому из прокурорских, который вел переговоры с прапорщиком и вцепился рукой в калитку, не давая ее закрыть, не повезло больше всего. Он очень больно получил по руке дубинкой. Обошлось без перелома (прапорщик служил семнадцатый год, и в любом состоянии рассчитывал силу удара сообразно моменту и обстоятельствам), но было очень больно.