Рекрут - Владимир Васильев

Стюард как раз протер стол на палубе и нырнул на камбуз заполнять поднос. Именно в этот момент Костя уловил некую перемену в работе двигателя – в основном акустическую. Тембр изменился на более высокий, а кроме того, громкости прибавилось. Ненамного, чуть-чуть, но этого было достаточно.

Забеспокоились все, включая Фертье и охранников. Капитан приник к переговорной трубе.

Вскоре Костя отметил изменение характера качки – она усилилась. Потом Костя обратил внимание на то, что скорость упала просто катастрофически: катер больше не взрезал форштевнем зеленоватые воды залива, а бестолково качался на боковой волне, практически не двигаясь вперед, притом что дым из трубы исправно валил и котел пыхтел, как и прежде, даже чуточку громче.

На корму рысцой выскочил матрос и некоторое время глазел на еле обозначенную кильватерную струю. Потом послышалась отчетливая команда: «Машину на холостой!», и звучание двигателя вновь изменилось. Матрос стянул рубаху, портки и голышом бултыхнулся в воду, сразу же погрузившись. Капитан покинул рубку и встал на корме, за креслами пассажиров.

Фертье выглядел невозмутимым, но на капитана смотрел вопросительно.

Матрос дважды выныривал и вновь погружался. Потом вынырнул окончательно. Отфыркался и прямо из воды доложил:

– Шплинты срезало!

Капитан поджал губы.

– Винт ушел?

– Ушел, – подтвердил матрос.

Капитан сквозь зубы забормотал проклятия и обернулся к кочегару, который тоже не утерпел и поднялся на палубу. Но вряд ли кочегар мог чем-нибудь помочь.

– Господин Бернардино! – обратился капитан к советнику. – Вы уже поняли, что произошло. Ремонт займет некоторое время. Будете ужинать или воспользуетесь моментом? Можно искупаться.

– Искупаемся, пожалуй, – вздохнул Фертье. – Что может быть романтичнее купания в открытом море?

Стюард, выглядящий без подноса в руках странновато, тотчас принес веревочный трапик и укрепил его у проема в борту. В длину трапик был больше метра, и четыре нижние ступени с торцов были усилены парными дырчатыми камнями-окатышами, чем ниже ступенька, тем крупнее камни. Костя сразу не понял, зачем так, а потом сообразил: это пригрузка, поскольку без камней веревочный трапик с деревянными ступенями-поперечинами попросту плавал бы на поверхности.

Один из охранников что-то тихо шепнул Фертье на ухо. Тот еле заметно кивнул. Охранник повернулся к Косте с Димой.

– Господа, я попрошу вас купаться по очереди. Надеюсь, поймете.

Костя вопросительно взглянул на напарника. Тот лениво отмахнулся:

– Иди, ныряй, я не буду.

– Что так? – поинтересовался Костя, надо признаться, не слишком огорченный.

– Лениво, – коротко и емко объяснил Дима.

Фертье спустился куда-то вниз (Костя внутрь катера так ни разу и не удосужился заглянуть, даже в капитанскую рубку не совался), а один из охранников принялся раздеваться прямо на палубе. Костя последовал его примеру, разоблачившись до белорусских, в синий цветочек, экологически чистых семеек из запасов Виорела.

– Да раздевайся совсем, чего потом в мокром сидеть, – снисходительно посоветовал Дима.

Костя задумался всего на секунду – полностью обнаженный охранник как раз скользнул в воду рыбкой, предварительно красиво распластавшись в воздухе, а потом вытянувшись в струну.

«А и действительно, – подумал Костя. – Кого стесняться-то?»

Второй охранник разделся, но не полностью – остался в смешных старомодных кальсонах, отдаленно напоминающих бермуды, только трогательно-одноцветные, и встал у самого трапа. Третий остался рядом с Димой.

Вскоре поднялся Фертье в похожих «бермудах», только в широченную синюю полоску, и вдобавок с белоснежным полотенцем через плечо, что опять-таки живо напомнило Косте фильмы эпохи Чарли Чаплина. С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, он сиганул за борт, ненадолго исчезнув в волнах.

Вынырнул, с наслаждением отфыркался. Охранник, который дежурил у трапа, не преминул дать очередной совет:

– Далеко не отплывай. И не ныряй особо.

Потом подумал и миролюбиво добавил:

– Пожалуйста.

– Ладно, не буду, – сжалился Костя, хотя устраивать заплывы и глубокие погружения и так не собирался.

Голова первого охранника торчала из воды метрах в десяти от катера, лицом, естественно, к Косте.

«Н-да. Дружба дружбой, как говорится, а табачок врозь, – подумал Костя философски. – Типа, вы, конечно, наши гости, но поводок отстегнуть не моги…»

Виорел в таких случаях произносил молдавскую пословицу, которая звучала приблизительно как «фрателе фрателе ши ла брине ку бани» и означала, в сущности, то же самое – хоть ты и брат, а брынза за деньги.

Никакие они с Димой не гости. Они пленники. Пленники на льготном содержании. Наверное, именно поэтому Дима и отказался купаться – он производил впечатление человека, не склонного принимать подачки.

Вволю наплескавшись, Костя вернулся на катер и блаженно развалился на вечернем солнышке. На корме и под кормой тем временем кипела работа: матрос с кочегаром то и дело ныряли и чем-то там под водой занимались – отчетливо слышались короткие редкие удары и иногда скрежещущий лязг. Все это Костя не столько слышал, сколько воспринимал всем телом через корпус катера, хотя даже из-под воды кое-какие звуки доносились. Стюард дважды вручал вынырнувшему матросу небольшую кувалду на деревянной ручке и дважды принимал ее назад.

Потом матрос взобрался наверх и о чем-то долго совещался с хмурым капитаном. Слов Костя не слышал, поэтому пытался что-либо понять по жестикуляции матроса, но тщетно.

Еще чуть погодя по-прежнему хмурый капитан стал совещаться с переодевшимся советником. Фертье выглядел бесстрастным, но желваками на скулах тем не менее поигрывал, поэтому не оставалось сомнений: дела обстоят неважно.

Поужинали уже в сумерках и в полном молчании, после чего Фертье велел Косте с Димой располагаться на ночлег на баке. Стюард принес по одеялу, и они, обогнув рубку, полегли на палубу рядом с носовым кнехтом и свернутым в аккуратную бухту швартовом около него. Было жестковато, но куда деваться? Поворочавшись, Костя отыскал более-менее удобную позу и принялся любоваться звездами. Катер качало на волне, и это, с одной стороны, убаюкивало, а с другой – придавало телу кое-какую подвижность, ничего не отлежишь. Под это мерное покачивание и плеск волны о борт Костя и забылся в полной уверенности, что разбудят их с Димой снова ни свет ни заря.

Проснулся Костя действительно довольно рано, но вовсе не от того, что охранник его растряс. Костя проснулся от жары и света.

Он приподнял мокрую от пота голову и сощурился. Солнце стояло уже достаточно высоко. Катер по-прежнему беспомощно колыхался на волнах, а ничем не удерживаемая дверь в рубку болталась в такт качке и жалобно поскрипывала. На корме никого не было.