Свирель в лесу - Грация Деледда

В довершение всего торговец больше не появлялся. Отгородившись от всего света забором высотой в три метра, Марала работала на своем поле, плакала и молилась. Она читала «Отче наш», но всякий раз, дойдя до слов: «...и оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем...», замолкала.

Она остановилась, опять села у дороги, как бы подавленная усталостью многих лет одиночества и унижений. Вздохнула. Хорошо еще, что с тех пор враг оставил ее в покое. Она скороговоркой стала читать «Отче наш», не спотыкаясь теперь уже на словах: «...оставляем должникам нашим».

Какая-то женщина быстро шла, почти бежала вниз по дороге. Увидев Маралу и узнав ее, она внезапно остановилась и перекрестилась.

— Можно подумать, что я дьявол! — проговорила Марала своим грубым мужским голосом.

— Марала! Это вы! Вас-то я и ищу. А господь посылает мне вас навстречу! Как же тут не перекреститься Марала дорогая, вы мне так нужны:

— Жаль, я не мужчина, а не то обняла бы вас, такая вы ласковая.

Женщина бросилась перед ней на колени и уткнулась головой в ее ноги. Она задыхалась, и казалось, вот-вот лишится чувств.

— Марала, мой сын, тот, что работает официантом в кафе для дачников, провинился: украл у хозяина сто лир. Хозяин требует, чтоб я вернула их сегодня же,а не то посадит мальчишку в тюрьму. Я подумала о вас, Марала. Знаю, вы даете деньги под проценты...

Марала посмотрела на дорогу вверх, потом вниз и громко сказала:

— Ну да! Какие там, к черту, проценты! Почему иногда не сделать добро и не помочь какому-нибудь бедному христианину?

— Да, мы это знаем: вы женщина святая. Дайте же мне сто лир.

И так как Марала смотрела на нее почти насмешливо, женщина добавила вполголоса:

— Я отдам их вам в субботу, когда муж вернется из леса. Я отдам вам сто двадцать лир.

— У меня нет при себе денег, — ворчливо сказала старуха. — Приди попозже ко мне домой, там посмотрим.

Молитвенно сложив руки, женщина повернулась к ее корзине.

— Это не корзина с младенцем Иисусом, — перехватив ее взгляд, сказала Марала, смеясь, как девчонка. — Ладно, ладно, я все уже поняла.

— Да, Марала, пожалуйста, дайте ее мне, я все про­дам, а потом верну вам корзину. Сто лир наверняка получу за все.

Марала рассчитывала лишь на восемьдесят лир, но с достоинством ответила:

— О, за такой товар выручишь и сто двадцать. Од­ни цыплята стоят двенадцать скудо.

Она благоговейно приподняла платок, прикрывавший все ее добро, и потрогала цыплят пальцем.

— Погляди, какие они упитанные, белые и нежные, совсем как новорожденные младенцы.

Так избавилась Марала от необходимости тащиться в дачный поселок. Но едва женщина исчезла за поворотом дороги, будто проглоченная большущей скалой, старуха явственно услышала чей-то голос:

— Ростовщица.

Склонившись над обрывом, она посмотрела вниз. Внизу, в синем потоке, бегущем по долине, пастухи мыли овец перед стрижкой, а женщина рвала вишни с дерева, которое было так усыпано ягодами, что оно казалось скорее красным, чем зеленым. Все это напоминало земной рай, и Марала выпрямилась, почувствовав стеснение в груди. Нет, этот противный голос не мог доноситься снизу. Скорее, он прозвучал наверху, в скалах, которые казались огромными дьяволами с зеленой бородой и рогами из сухих веток. Там-то и прятался ее враг. Он ждал все эти годы в своей дьявольской засаде и сейчас вновь собирался начать преследование.

Безумие затмило ее разум. Ей почудилось, что, спрятавшись в скалах, насмешливо скалят зубы те, кому она тайком давала деньги под большие проценты: но нет, эти не могли выдать ее — они были люди почтенные и никогда бы не признались в том, что у них есть долги.

И тогда, взбешенная, она с вызовом крикнула скалам:

— Скажи, скажи, кто ты?

Эхо ответило:

— Ты.

И она поняла, что совесть открыла ей наконец имя ее истинного врага.

Пастушок

(Перевод В. Торпаковой)

Пино нехотя плелся к дому крестьянина Билси, куда послала его мать. Напутствуя его, она сказала: «Недавно господь призвал к себе единственного сына Билси, Полино, — ты ведь знал его, — и теперь они ищут мальчика на поденную работу: пасти уток. Так вот, ты пойдешь туда и скажешь Марте Билси: «Меня послала мать, я насчет уток». И потом, на все, что бы она ни говорила, ты должен отвечать почтительно и с уважением и ни в чем ей не перечить. Понял? Иди. Возьми с собой кусок хлеба да смотри, чтоб они не подумали, что ты голоден».

И Пино отправился с куском хлеба в руке, закатав до колен штаны, как будто собирался переходить речку вброд. Черные мысли туманили светлые глаза мальчугана. Он ведь слышал вчера вечером, как родители его разговаривали между собой и мать сказала, вздыхая:

— Дай-то бог, чтоб они привязались к нему и оста­вили у себя вместо сына.

Так, значит, родители хотят спровадить его к Билси, так же как Билси спровадили к господу богу своего сына Полино!

Триста шагов — и вот Пино уже у дома Билси. Обернувшись, он отчетливо увидел свой дом и заметил, какие они разные: его родной дом почернел, покрылся трещинами и стал похож на совиное гнездо, а новый дом Билси был белый, с зелеными ставнями, и возле него — огромный, словно луг, двор. Высокие, как деревья, подсолнухи со множеством маленьких солнечных дисков, которые, качаясь, поворачивались к свету, окружали тыквенное поле перед домом, а тыквы лежали среди увядших листьев, блестя на солнце позолоченными боками. Все так красиво, так богато, но ни одного ребенка вокруг, и Пино продолжает оглядываться на свою лачугу. Ему кажется, что он видит, как на лугу у запруды возится ватага чумазых мальчишек, его младших братьев, давно уже позабыв о нем, как забыли они своего друга Полино.

Мать Полино, в черном платке, повязанном вокруг головы в знак траура, встретила Пино почти враждебно. Горе озлобило ее и заставило ненавидеть всех детей, которые остались жить на этом свете, тогда как ее ребенок ушел неизвестно куда.

Пино надеялся получить хотя бы немножко горячей поленты с маслом ради первого знакомства, а вместо этого ему сунули в руку длинный ивовый прут и повели знакомить с утками.

— Видишь? Их двенадцать. Пересчитай. Ты умеешь считать?

Пино не был уверен в том, что сможет сосчитать их, не сбившись, но вспомнил наставления матери и решительно ответил: да, умеет.

— Тогда веди их на луг, тот, что у запруды: если они захотят в воду, дай им немного поплавать, но смотри, чтобы далеко не ушли. В полдень возвращайся. И чтобы все утки были целы. Понял? Ступай.

Она обращалась с ним так грубо, что мальчика охватило желание удрать от нее тотчас же, но он вспомнил, какую барабанную дробь выбивали на его спине кулаки отца, — он нещадно колотил Пино. И чтобы не сказать женщине ничего плохого в ответ, он проглотил слюну, как после дозы слабительного. Хорошо еще, что утки, крякая, обступили его тесным кольцом, суетливо лезли к нему поближе и старались дотянуться клювами до его рук. Одна из них ткнулась чуть не в самое лицо, будто хотела поцеловать. Да, они уже вся­чески выказывали ему свою привязанность. Но он не обольщался, зная, что их привлекает лишь кусок хлеба к его руке.

Он вышел со двора, гоня уток перед собой. У плотины он чуть было не поддался соблазну повернуть к своему дому, но заметил, что хозяйка наблюдает за ним, и потащился прямо. Впрочем, это только так говорится — прямо. На самом деле, утки, потеряв всякую надежду получить хлеб, разбрелись кто куда. Пришлось немало потрудиться, побегать с прутиком в руке, чтобы собрать их. Они, хоть и с трудом, переваливались с боку на бок и были глупы на вид, однако же двигались быстро да еще претендовали на независимость. Только одна из них, та, что плелась в хвосте, то и дело падала и растягивалась на земле, потому что была хромая.

Кое-как с божьей помощью добрались они до запруды и спустились вниз, к лугу на берегу реки. Пино облегченно вздохнул, а утки закрякали от радости, вытягивая вверх своп огромные желтые и серые клювы, которые казались картонными носами, как у карнавальных масок. От реки веяло свежестью и пахло водяными лилиями. Но истинно поэтическую радость доставили душе Пино и его уткам те бесчисленные улитки, которые сплошной коркой, словно проказа, облепили прибрежные кусты.

Стоял август, и было жарко далее внизу, у реки. Комары как бы рождались прямо из травы и, залезая в штаны Пино, кусали его зад без всякого стеснения. Не привыкший к подобным напастям Пино распустил уток, которые накинулись на кусты и принялись высасывать улиток из ракушек, а сам погрузился в воспоминания. Ему представилось, что он еще там, на лугу, по ту сторону запруды. Он ссорится и дерется с братьями из-за землеройки, попавшей в капкан, который они смастерили все вместе. Зверек с блестящими и острыми, как кончик иглы, глазками бьется о тростниковые стенки маленького, с кулак, капкана. Девчонки с плачем разбегаются — перепугались этого чудища. И слышно, как в доме мать бранится с дедом. Там, внизу, в его доме, грустно и неспокойно. И хотя здесь, на лугу, где толстые утки Марты Билси свирепо расправляются с улитками, все тихо, на душе у Пино сумрачно и тревожно, потому что сердце его осталось там, внизу.