Домино - Росс Кинг

— Мой парик! — вскричала эта неузнаваемая фигура и потянулась к красивому зеленоватому парику, лежавшему на закрытом стульчаке. — Мой парик, бога ради, дай мне парик!

Я медленно побрел к Сент-Мартинз-лейн и взял пигменты у мистера Миддлтона в кредит. Затем, еще более замедлив шаг, отправился в обратную дорогу.

Снова и снова у меня в ушах звучал голос сэра Эндимиона: «У вас нет еще ни должного понимания, ни права, чтобы судить ближних…»

Так ли? Нет. Да. Нет. Я не знал. Лишь одно мне было известно: пелена, соскользнувшая двумя часами ранее, открыла мне нечто большее, чем два дергавшихся тела, — она столкнула меня с одной из загадок этого мира. Голова у меня шла кругом, словно я оседлал крыло мельницы, которое вращается так быстро, что я не могу ни видеть, ни чувствовать, ни думать.

«Вы видите только то, что лежит на поверхности, а вглубь не заглядываете…»

Глава 19

Большие часы на украшенной аркадами колокольной башне церкви Сан-Джакометго успели пробить шесть пополудни, когда, теплым вечером 1720 года, в маленькую лавчонку на мосту Риальто вошел джентльмен. Хозяин, Доменико Беллони, готовился запереть дверь и закрыть ставни витрины и отпустил уже своего помощника Каметти. Появление в такой поздний час посетителя, тем более из благородного сословия, выглядело немного странно, поскольку торговля весь день шла едва-едва. Беллони не ждал клиентов ни в конце этой недели, ни, собственно, в конце сезона: Великий пост был уже на носу, а в это время до самого Вознесения, когда возобновлялся карнавал, товар всегда расходился плохо. Спад в делах синьора Беллони был вполне объясним, так как торговал он не чем иным, как масками и маскарадными костюмами, то есть предметами, потребными для переодевания. А интерес к переодеванию даже в Венеции иногда падает. Шел седьмой час, и Беллони понадеялся, что посетитель удалится также стремительно, как появился. В тот миг ему больше всего хотелось запереть двери, перейти мост и, устроившись под навесом в компании старого Гросси, торговца париками, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Ремесло Гросси также было подвержено сезонным колебаниям, и потому они с Беллони были самыми подходящими компаньонами, вместе переживали радости и неудачи. Минут десять они бы поболтали (в этот раз пожаловались бы друг другу на низкий спрос), Беллони выбил бы золу из своей трубки в канал, распрощался с приятелем и отправился бы в свою квартиру близ Кампо-Сан-Поло. Дорогу туда он знал до тонкости, потому что следовал ей, с небольшими отклонениями, вот уже тридцать три года. Распростившись с Гросси на мосту, он двинулся бы вдоль Рива-дель-Вин, где вонь канала смешивалась с благоуханием виноградных поддонов у fondachi[57] и винных бочонков на пришвартованных гондолах. Затем он пересек бы Кампо-Сан-Сильвестро, обычно безлюдную, а через десять минут достиг бы Фондамента-делла-Тетте — там народу бывало побольше, благодаря дамам, которые, привалясь к ограждению балконов, дерзко обнажали прелести, от которых набережная позаимствовала свое название.

— Синьор Беллони, — произнесла бы какая-нибудь из них, выставляя напоказ названный товар, — не придете ли сегодня ко мне в постельку?

— Синьор Беллони, — заныла бы другая, — что же мне, так и спать одной по вашей милости?

— Мы так одиноки, синьор Беллони…

Скромно втянув голову в плечи, маленький костюмер поспешил бы к Кампо-Сан-Поло, чтобы не слышать хриплых раскатов смеха за спиной. Но, при всем смущении от столь откровенного зрелища, все же, как торговец и поставщик иллюзий, он не мог бы не отметить, что, не скрывая от покупателя свой товар, дамы таким образом гарантируют его качество. Ибо о надувательстве и обмане он знал не понаслышке, потому что частенько помогал господам приобретать для себя корсеты, нижние юбки и алые мантуанские платья с кисточками и рядами оборок из французского кружева, а прекрасным дамам — шелковые камзолы, бархатные штаны, высокие сапоги и бордовые накидки с обшитыми тесьмой эполетами и золотыми аксельбантами.

На Кампо-Сан-Поло в этот час бывает все еще людно, и Беллони пришлось бы огибать толпу и жаться к пилястрам и эркерам на обширных фасадах тамошних palazzi. И, как обычно, он с улыбкой наблюдал бы и слушал. Что за разгул! Что за дурачества! Акробаты и жонглеры в обтягивающих трико; гимнасты; фигляр, взгромоздившийся на винный бочонок; глотатель камней; клетки с тиграми или карликами; двое парней, шествующих по траве на ходулях; еще двое, в ярко-красных чулках, дразнят быка, а тот хрипит, посаженный на короткую привязь. А также обычные группы масок: мужья, шпионящие за женами, жены — за мужьями, и все они стараются быть неузнанными. Но Беллони не мог попусту терять время; всякий, кто сдуру стал бы глазеть на эти безумства, заслуживал того, чтобы, открыв через четверть часа свой кошелек, обнаружить там пустоту, так как в беспечной толпе масок толклось немало ловких воришек. Не то чтобы Беллони не медлил иной раз на краю сатро[58], но интерес его, конечно, бывал сугубо профессиональным и касался какого-нибудь костюма: турецкого янычара, например, на площади перед церковью или сибирского камчадала на краю канала Сант-Антонио. Если костюм был куплен в его собственной лавке, Беллони потихоньку улыбался и гадал, какое впечатление его изделие производит на прохожих. Если, с другой стороны, костюм принадлежал кому-нибудь из соперников, Беллони бросал, в зависимости от его качества, взгляды либо завистливые, либо презрительно-высокомерные.

В такие минуты, стоя поодаль от скопления народа, Беллони испытывал еще одно тайное удовольствие — быть может, самое сильное. Ибо ему было известно: из всей этой многолюдной толпы он один способен узнать даму, белое домино которой окаймляет лента розовой парчи, или джентльмена в доспехах конкистадора, поскольку сам еще недавно продал им эти одеяния. Он один догадывался, что богато наряженный мавр, который важно прохаживался перед палаццо Маффетти-Тьеполо под руку с бородатым корсаром, являлся на самом деле голубоглазой супругой богатого парфюмера, черной же корсарской бородой скрывала свое лицо незамужняя сестра парфюмерши, одна из известнейших венецианских куртизанок. Он узнавал также маркиза В*** в наряде микадо, который сажал в гондолу графиню Б***, одалиску, закутанную в вуаль, в то время как сам граф в шапке и костюме казака нырял в тень за палаццо Корнер-Мочениго в сопровождении молодого carabiniere[59]— английской герцогини, если Беллони не подвела память.

Кто знает, какие интриги и запутанные ходы разоблачил бы Беллони, пожелай он играть более заметную роль в венецианском обществе, вместо того чтобы наблюдать тайком из укромного уголка на Кампо-Сан-Поло? Глупый юнец Каметти стремился в высшие круги, но у Беллони для этого были недостаточно широкие взгляды на мораль. Лучше, чем прочим, ему было известно, как легко немногие портновские выкрутасы, вкупе с простой шелковой маской, разрушают барьеры скромности, как поощряют они распущенность, которая бы вызвала румянец на щеки их носителей, если бы лица последних были неприкрытыми, какими создал их Господь. Свидетельства этого он наблюдал каждый день, вернее, каждый вечер, когда возвращался домой через освещенную фонарями сатро: можно было подумать, что его костюмы придавали тем, кто в них облачался, необычную силу или же освобождали их от пут самоконтроля. Костюмы Беллони словно бы обладали свойствами, какие описываются в детских сказках, сочиненных в суеверные времена: эти плащи и шляпы не только дурачили наблюдателей, но и подрывали здравомыслие носителей. Так, молодая дама, которая утром робко просила показать ей саблю и леопардовую шкуру царицы амазонок, нелепейшим образом превращалась вечером в высокомерную повелительницу, готовую занять место в яростных фалангах полунагих воинов. К нему в лавку могла проскользнуть непорочная дочь сенатора или советника и выйти через четверть часа с коробкой, содержащей в себе костюм, скажем, Венеры или Ифигении с глубоким decolletage и облаками ажурных кружев; явленное несколькими часами позднее перед толпой, такое одеяние порождало сладостный трепет, способный поколебать твердыню как женской добродетели, так и мужской сдержанности.

Нет-нет, этому маленькому Прометею нисколько не хотелось исследовать до конца преображающую силу своего товара; он вполне довольствовался взглядами из укрытия.

Понаблюдав таким образом несколько минут, Беллони поспешил бы на мост, соединяющий берега Рио-ди-Сан-Поло, и вскоре выбрался бы благополучно из сети темных calli[60] и уселся за свой обеденный стол напротив синьоры Беллони. На стол была бы подана жареная камбала, выловленная тем же утром в лагуне (это блюдо синьора Беллони обычно заказывала кухарке по пятницам). Ее дополнили бы краснокочанная капуста и свекла из зеленной лавки, бутылочка вина, а под конец трапезы — конфеты, которыми Беллони любил побаловать себя после трудов праведных…