Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон. - Марк Твен

И уже вслух он произнес:

— Так вот, Гвендолен…

— Я хочу, чтобы меня звали Салли.

— Прекрасно. Мне это имя больше нравится. Так вот, я расскажу вам сейчас насчет этого Шалфея.

— Шалфея? Это его фамилия?

— Ну да, его фамилия — Шалфей. А та, другая — псевдоним.

— Какая гадость!

— Знаю, что гадость, но мы ведь не властны выбирать себе фамилии.

— И его в самом деле так зовут, а вовсе не Ховард Трейси?

— Да, к сожалению, — сокрушенно ответил Хокинс.

Девушка задумчиво повторила на несколько ладов:

— Шалфей, Шалфей… Нет, не могу. Никогда я к этому не привыкну. Лучше уж буду называть его по имени. А как его имя?

— Имя… м-м… Его инициалы С. М.

— Инициалы? Мне совершенно безразлично, какие у него инициалы. Не могу же я называть его инициалами. А что означают эти инициалы?

— Видите ли, отец его был врачом, и он… он… Словом, он обожал свою профессию, и он… Видите ли, он был довольно эксцентричный человек, и…

— Но что же все-таки означают эти инициалы? Почему вы не хотите сказать мне прямо.

— Они… Видите ли, они означают Спинномозговой Менингит. Поскольку его отец был вра…

— В жизни не слыхала более безобразного имени! Разве можно называть так человека, которого… которого любишь! Да я бы врага не назвала таким именем. Это звучит как брань. — Подумав немного, она не без сокрушения добавила: — Боже мой, ведь это станет моим именем! И на это имя будут адресовать мне письма!

— Да, на конверте будет написано: «Миссис Спинномозговой Менингит Шалфей».

— Не повторяйте, не смейте! Я не могу этого слышать! Что, его отец был сумасшедший?

— Нет, такого за ним не числилось.

— Какое счастье! Ведь говорят, что сумасшествие передается по наследству. В таком случае, чем же, по-вашему, можно объяснить такие странности?

— Ну, право, не знаю. В их семье было немало кретинов, так что, может быть…

— Никаких «может быть»! Он-то уж безусловно был кретином.

— М-м, м-да, вполне возможно. Такое предположение было.

— Предположение! — раздраженно воскликнула Салли. — А если бы все звезды вдруг исчезли с неба, вы бы тоже только предполагали, что будет темно? Но хватит об этом кретине: меня кретины не интересуют; расскажите лучше о его сыне.

— Прекрасно. Итак, он — старший сын в семье, но не самый любимый. Его брат — Цилобальзам…

— Обождите минутку, я что-то ничего не понимаю. Такое не сразу осмыслишь. Цило… Как вы сказали?

— Цилобальзам.

— В жизни не слыхала такого имени. Это похоже на название болезни. Кажется, ведь есть такая болезнь?

— Не думаю; по-моему, это не болезнь. Скорее что-то из библии, или…

— Нет, это не из библии.

— В таком случае, это из области анатомии. Мне так и казалось, что это либо из библии, либо из анатомии. Да, теперь я вспомнил, что из анатомии. Так называется ганглий — нервный узел. Есть ведь в медицине такой термин — цилобальзамовый процесс.

— Хорошо, хорошо, продолжайте. И если там еще есть сыновья, лучше уж не упоминайте, как их зовут. Мне от этих имен как-то не по себе становится.

— Отлично. Итак, как я уже говорил, наш друг не был любимцем в семье, а потому рос без всякого присмотра, не ходил в школу, общался с самыми низменными и скверными натурами. Не удивительно, что из него получился такой грубый, вульгарный, невежественный повеса и…

— Это он-то? Ну, он совсем не такой! Надо быть более снисходительным к бедному молодому чужестранцу, который… который… Да он прямая противоположность всему тому, о чем вы говорите! Он внимательный, любезный, обязательный, скромный, мягкий, утонченный, воспитанный… Да как вам не стыдно говорить про него такое!

— Я не виню вас, Салли. Право же, я не могу осуждать вас за то, что ваши чувства делают вас слепой и вы не видите тех незначительных недостатков, которые так заметны всем тем, кто…

— Незначительные недостатки? И это вы называете незначительными недостатками? А что же, по-вашему, в таком случае убийство и поджог?

— На этот вопрос довольно трудно ответить сразу, и, конечно, о таких вещах судят в зависимости от обстоятельств. У нас в Становище Чероки, например, им не всегда придают такое значение, как у вас. Но и мы тоже частенько смотрим на это неодобрительно…

— Смотрите неодобрительно на убийство и поджог?

— О да, довольно часто.

— Неодобрительно?! Где это вы нашли таких святош? Постойте, а откуда вы знаете его семью? Где вы наслышались этих достоверных басен?

— Это вовсе не басни, Салли. В том-то все и дело. Я лично знаком с его семьей.

Это уже была неожиданность.

— Вы? Вы действительно знали его родных?

— Знал Цило, как мы звали его, и был знаком с его отцом, доктором Шалфеем. С вашим Шалфеем я не был знаком, но встречал его раза два-три, а уж слышал о нем — постоянно. Он был у всех на языке из-за своей…

— Должно быть, из-за того, что не поджигал домов и никого не убивал. А то он был бы слишком зауряден. Так где же вы познакомились с его родными?

— В Становище Чероки.

— Какой абсурд! Да в вашем Становище Чероки и народу-то нет. Откуда же там может быть у человека хорошая или дурная слава? Ведь для этого нужны люди. А у вас там и населения-то — два десятка конокрадов, и все.

— В их числе был и он, — невозмутимо изрек Хокинс.

Глаза Салли метали молнии, грудь ее тяжело и бурно вздымалась, но она сдержала свой гнев и не дала воли языку. Государственный муж сидел с бесстрастным видом и ждал дальнейшего развития событий. Он был доволен делом рук своих. Неплохой образчик дипломатического искусства — таких вершин он еще ни разу не достигал, подумал он. Пусть теперь девушка решает сама, как быть. Он полагал, что она откажется от своего призрака, просто не сомневался в этом; но так или иначе, пусть решает сама, а он примет любое ее решение и больше не будет чинить ей препятствий.

Тем временем Салли как следует все обдумала и пришла к определенному выводу. Приговор, к великому разочарованию майора, был не в его пользу. Салли сказала:

— У него нет друзей, кроме меня, и я не оставлю его. Я не выйду за него замуж, если он такой скверный, но если он докажет, что это не так, то выйду. Во всяком случае, дам ему возможность оправдаться. Мне он кажется хорошим и милым. Я не знаю за ним ничего дурного, если не считать, конечно, того, что он назвал себя графским сыном. Возможно, — если как следует подумать, — это просто тщеславие, и ничего страшного тут нет. Я не верю, что он такой, каким вы его описали. Пожалуйста, разыщите его и попросите прийти ко мне. Я буду умолять его быть откровенным со мной и, не боясь, рассказать всю правду.

— Прекрасно. Если вы так решили, я это сделаю. Но, Салли, вы же знаете, что он беден и…

— О, мне это глубоко безразлично. Не в этом дело. Вы пришлете его ко мне?

— Да. Когда?

— О господи! Уже темнеет, так что придется отложить нашу встречу. Вы постараетесь найти его утром, хорошо? Обещайте мне это.

— Я доставлю его к вам лишь только забрезжит свет.

— Ну вот, теперь вы снова стали самим собой, — и даже лучше, чем когда-либо.

— Большей похвалы мне не нужно. До свидания, дорогая.

Салли подумала минуту, решительно сказала: «Я люблю его, несмотря на его имя», и с легким сердцем занялась своими делами.

Глава XXV

Хокинс тотчас направился на телеграф и облегчил свою совесть. Вот как он при этом рассуждал: «Ясно, что она не намерена отказываться от этого гальванизированного трупа. Ее от него и за уши не оттащишь. Я сделал все, что мог, — теперь дело за Селлерсом». И он отправил в Нью-Йорк следующую телеграмму:

«Возвращайтесь. Закажите специальный поезд. Она выходит замуж за материализованного».

Тем временем в Россморовские Башни пришло письмо, в котором сообщалось, что граф Россмор прибыл из Англии и почтет за удовольствие явиться с визитом.

«Как жаль, что он не остановился в Нью-Йорке, — подумала Салли, — но не важно: он может отправиться туда завтра и повидать отца. Ведь он приехал, наверно, для того, чтобы прикончить папу или откупиться от него. Еще совсем недавно его появление было бы для меня волнующим событием, а сейчас оно интересует меня лишь в одном отношении. Я могу сказать Спини… Спайни… Спино… нет, ни один вариант мне не нравится. Словом, я могу сказать ему завтра: «Не смейте больше меня обманывать, а то мне придется сказать вам, с кем я вчера беседовала, и вы почувствуете себя не очень уютно».

Трейси не мог, конечно, знать, что утром его пригласят к Салли, а то бы он подождал. Поскольку же он этого не знал и чувствовал себя глубоко несчастным, то и ждать дольше не мог. Рухнула последняя его надежда — надежда получить письмо. По всем расчетам, сегодня был крайний срок, когда оно могло еще прийти, — и не пришло. Неужели отец и правда отказался от него? Видимо, да. Это было не похоже на отца, но иного объяснения не придумаешь. По правде сказать, отец его — человек крутого нрава, но не по отношению к сыну. И все же это неумолимое молчание выглядело очень зловеще. Так или иначе, Трейси решил отправиться в Россморовские Башни и… и дальше что? Он сам не знал; голова его устала от мыслей, он не мог решить, что станет делать дальше или говорить, — как получится, так и получится. Главное — увидеть Салли; больше ему ничего не нужно. А что будет потом — уже все равно.