Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Если говорить об этом периоде их жизни, вина лежит на Дэне — целиком и полностью. Работа у Нэлл была мелочной и однообразной, совершенно неинтересной для человека, окончившего университет гораздо успешнее, чем это удалось Дэну. И вот он делал именно то, что хотел (хотя вовсе не то, что ему было бы действительно необходимо делать), а она застряла на месте, корпя над чужими огрехами. К тому же Дэн не сумел устоять перед мишурным блеском своего нового окружения, как бы презрительно ни отзывался он об этом новом мире в присутствии людей, подобных Джейн и Энтони.

Коммерческое кино — как галлюциногенный наркотик: оно искажает восприятие каждого, кто в нём работает. За парадным фасадом на кон ставится личная власть, личный престиж; кинопроизводство сводится до уровня карточной игры, где каждый игрок, чтобы выжить, должен стать кем-то вроде профессионального обманщика, шулера. Успех здесь всегда выпадает на долю двуличных; вступить в эту игру, надеясь сохранить невинность, столь же невозможно (хотя Дэн поначалу искренне старался это сделать), как с такой же надеждой переступить порог дома, над которым горят огромные неоновые буквы: «БОРДЕЛЬ». И то, что на публике здешние бандерши, сутенёры, проститутки и вышибалы маскируются под «респектабельных» режиссёров, кинозвёзд, знаменитых продюсеров и антрепренёров, лишний раз доказывает, как много им приходится прятать от чужих глаз.

Такое кино не может быть искусством. Никакое искусство не станет всегда и во всём предпочитать бесчестного человека — честному, Тартюфа — искреннему, посредственность — гению, расчёт — эстетическим и этическим принципам; никакое искусство не может по сути своей основываться на принципах низменного популизма, сводясь к наименьшему общему знаменателю. В один прекрасный день история задастся вопросом: как могло случиться, что так мало поистине зрелых фильмов было создано в двух странах, обладавших для этого наилучшими возможностями? Почему брак по расчёту меж двумя интеллектами — еврейским и англосаксонским — породил столько ничтожного блеска и столь мало сути? И отчего так непропорционально много свидетельств, что кино воистину может быть не просто искусством, но искусством великим, явилось из стран за пределами англоговорящего мира?

Очень скоро выяснилось, что Дэн оказался не способен задаваться подобными вопросами. Во время съёмок своей первой картины он во второй раз изменил Нэлл. Главную женскую роль в фильме играла актриса, чьё лицо и ножки не сходили со страниц самых дешёвых лондонских газет. Позднее она отправилась сниматься в Голливуд, где и заработала своё знаменитое прозвище «Открытый чемпионат». Ни один уважающий себя калифорнийский «жеребчик» не мог упустить возможность поучаствовать в этом «чемпионате» хотя бы раз. Студийные сплетники в «Пайнвуде» утверждали, что она уже успела переспать с полуугасшей звездой — американским актёром, приглашённым сниматься, чтобы обеспечить фильму заокеанский прокат. Поначалу Дэн находил её неестественной и глупой. Только такой всеядный продюсер и такой лизоблюд-режиссёр, с которыми ему пришлось иметь дело, могли пригласить эту диву на роль раздираемой душевными муками героини — офицера Вспомогательного женского авиационного корпуса. Но потом эта актрисуля обрела почти трагический вид жертвы неуправляемых обстоятельств, мученицы затянувшихся съёмок. И дело было не только в застарелой печали женщины, за всё расплачивающейся собственным телом. Казалось, ей порой и в самом деле не по себе от того, как плохо она играет. В такие периоды она играла ещё хуже обычного, и всё же, по-своему, она старалась не подводить членов группы. К тому же она была для Дэна первой женщиной, чья репутация строилась целиком на сексуальной привлекательности. Через пару недель он вдруг обнаружил, что она почему-то предпочитает его общество компании всех остальных участников съёмок. Ей приходилось много времени уделять рекламным мероприятиям, а Дэн часто бывал занят последними доделками и переделками сценария, но, когда оба бывали свободны, они стали встречаться — поболтать вдвоём.

Он поддразнивал её, совершенно беззлобно, а она была слишком глупа, чтобы остроумно отвечать ему; но ей нравилось, когда мягко вышучивали её журнально-обложечную внешность. У неё создавалась иллюзия, что она видит шутника насквозь.

Этот тип никудышных актрис всегда жаждет найти опору в первом попавшемся неопытном умнике, которого удастся обвести вокруг пальца: теперь я это понял, как понял и то, что такой умник попадается на удочку вовсе не из-за его незадачливости и скромности, как представляют дело некоторые из попадавших в подобную переделку, а из-за непреодолимой привлекательности пышного бюста, подчёркнутого платьем с вырезом до пупа или блузкой на размер теснее, чем требуется. Мотивы, движущие этими дамами, не более гуманны, чем те, что побудили Цирцею116 пригласить Одиссея выпить… или те, что обратили Далилу117 в брадобрея. Впрочем, и побудительные мотивы Дэна были не столь уж гуманны: просто он, пусть и не сознавая того, жаждал освободиться от снедающих его иных соблазнов.

Она была знакома с Нэлл, знала, что Дэн женат; должно быть, чувствовала, что волнует его физически. Наступил момент, когда он понял, что стоит ему лишь руку протянуть… Накануне свободного от съёмок дня она предложила ему заскочить к ней, если он будет в городе и случайно окажется вблизи Керзон-стрит, где она снимала квартиру. Он ответил, что должен быть на студии. «Очень жаль», — промурлыкала она, а всепонимающий и полный иронии взгляд досказал остальное.

Не знаю, что это было: всего лишь похоть или какое-то извращённое стремление доказать самому себе, что именно «успех», а не обычная человеческая порядочность и есть высшая нравственная категория; а может быть, участившиеся ссоры с Нэлл и её дурное настроение; или — роковое воспоминание о дне, проведённом с Джейн, ставшее к тому времени лишним доказательством, что безграничный эгоизм может сойти безнаказанно… и отдаваться нежным, поэтичным эхом в тайниках души, когда возвращаешься домой, к Нэлл, а она — если захочет — всё ещё бывает мила и нежна. Тогда я больше всего склонялся к последнему из объяснений: Джейн.

Съёмки почти закончились, когда это произошло. Дэн уже не ездил в «Пайнвуд» и работал над окончательным вариантом своей новой пьесы «Красный амбар». Нэлл ушла в издательство — читать гранки. Незадолго до полудня раздался телефонный звонок. Тот самый голос. Цирцея утверждала, что ей предложили сценарий, который она хочет обязательно показать Одиссею; если у него найдётся время разделить с нею ленч… Дэн неожиданно обнаружил, что и канаты, и мачта существуют лишь в его воображении. Он схватил такси, примчался в квартиру на Керзон-стрит и трахнул хозяйку. По правде говоря, отправился он, туда не имея в виду именно — или исключительно — эту цель; но тут его обычно весьма изобретательное воображение оказалось бессильным: дверь ему отворила совершенно нагая женщина. Разумеется, он мог бы повернуться и уйти… Много лет спустя, в Голливуде, он случайно встретился с ней снова, даже сидел напротив неё на званом обеде. Она теперь пользовалась гораздо более громкой (и весьма сомнительной) славой; вполне возможно, она просто осторожничала, но у него создалось впечатление, что она напрочь забыла об их краткой близости.

Всё совершалось в абсолютном молчании и длилось довольно долго: секс ей давался гораздо лучше, чем актёрская игра; но это был их первый и последний акт. По сути, это приключение подтвердило его прошлый опыт с Джейн, только на этот раз диалог о будущем свёлся всего лишь к двум-трём строкам. Он не собирался разрушать свой брак, а она и не претендовала на это — значит, всё остаётся без изменений. К вящему удивлению Дэна, сценарий, который ей предложили, реально существовал. Дэн забрал его домой; вероятно, она полагала, что он принесёт его ей и потребует гонорар за работу. Но он поговорил с ней по телефону и отослал рукопись почтой. Она не была слишком огорчена, когда он оборвал разговор на темы более плотские, чем сценарий. Вела себя совершенно естественно, оставаясь такой, какой, под личиной драматической актрисы, была на самом деле: секс воспринимала как любительский спорт и удовлетворялась, как только плоть торжествовала над интеллектом.

Но мне не следует так уж легко сбрасывать этот эпизод со счётов: цинизм пришёл несколько позже. Дэн покинул квартиру на Керзон-стрит, растерянный и потрясённый собственным поступком, и я помню, что целый день испытывал гадливость по отношению к себе. Он побродил по Гайд-парку и в конце концов, бог знает почему, очутился в Геологическом музее — скорее всего потому, что экспонаты там не принадлежали к роду человеческому. Потом он целый час, или даже больше, просидел в баре, хоть и знал, что Нэлл может прийти домой раньше его и надо будет придумывать какое-то алиби. На самом же деле она задержалась в издательстве — заканчивала чтение гранок, — и у Дэна оказалось достаточно времени, чтобы собраться с мыслями и привести в надлежащий вид порядком попорченную маску. Ему было совершенно ясно, что он сделал гадость и что такое не должно повториться. Но, конечно, он перешёл теперь в иное качество; в его отношениях с Джейн было глубоко запрятанное, но разделяемое обоими чувство, оправдывающее обоих сознание единения, невероятной трудности происходящего; понимание (хотя бы теперь, при взгляде назад), что случившееся — трамплин к чему-то более высокому и благородному, — скажем, к той жизни, которую она теперь вела.