Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

Через открытые двери Юрьев увидел операционный стол с многочисленной медицинской аппаратурой вокруг и хирургическим инструментарием, нестерпимым холодом блиставшим на соседнем столике. Там же находился Голиаф уже с повязкой на лице. Он возился со шприцем у изголовья больного, которого, вероятно, должны были сейчас оперировать. Юрьев видел только курчавую с проседью шевелюру. Шевелюра принадлежала… Коле Самсонову.

Сознавая, что через пару минут все будет кончено и он никогда уже не увидит своего сына, Юрьев резко поднялся и качнулся в направлении врача, но Копалыч, обдав его жаркой кислятиной пота, сдавил своим могучим предплечием ему горло так, что у Юрьева перехватило дыхание и потемнело в глазах.

— Сиди, дядя, еще не все, — прошипел ему на ухо Копалыч.

— Что вы с ним возитесь? — недовольно спросил Леонид Михайлович кого-то, вероятнее всего Марселя, в операционной. — Стерилизуйте скорее. Я потом оформлю его как невостребованного… Давайте же! Там что, столов свободных нет?

— И, наконец, апофеоз нашего грандиозного представления, — сказал Марсель, вновь появляясь перед Юрьевым. — Вот вы и добрались до своего Игоря, он здесь (Марсель указал рукой на тело в каталке), тишайший и стерильнейший, аки агнец перед закланием. Кровь ягненка прольется на жертвенник и напитает нашего бога. Да-да, пресловутого Золотого Тельца в лице вашего лучшего друга Коли Самсонова, который безмятежно спит теперь, даже не ожидая избавления от своей смертельной болезни, так же, как и мы с вами, одного — бессмертия. Он хотел нас обмануть умереть, кануть в черноту небытия. Но мы дорожим Колей Самсоновым. Мы не дадим ему умереть: он нужен нам живой, ибо он — золотой ключ к потайной двери, за которой вечное блаженство среди богов! — Копалыч все сильнее сжимал горло вырывающегося и что-то надсадно хрипящего Юрьева, из закрытых глаз которого катились слезы. — Этот невинный агнец, — Марсель, глаза которого так лихорадочно блестели, словно он загнал себе в вену пару лишних кубиков морфия, перешел на истерический крик, — сейчас, здесь, прольет свою кровь за нашего бога. Он отдаст ему все, что сможет, и умрет. Но прежде умрете вы, ничтожный идеалист, жалкий сгусток материи, достойный разве что скальпеля. Вы, серые, покрыли собою все материки, населив землю ничтожными иллюзиями. Как прокаженные и нищенки, грязными и жадными руками цепляетесь вы за нас, волевых и цельных, без страха и сомнений идущих к радости…

— Кончай представление, иезуит! — гаркнул Голиаф, выходя из операционной со скальпелем в руке. Марселю, глаза которого, словно никелированные шестерни, сумасшедше блистали неестественной голубизной, пока он фальцетом истерически выкрикивал, словно провинциальный Мефистофель, свои последние слова.

К сотрясавшемуся всем телом Юрьеву подбежали Ласковый с Блондином и, вцепившись в него, вместе со смертельно бледным Копалычем, который, предчувствуя кровавое дело, желал бы сию же минуту провалиться сквозь землю, поволокли его к свободному кафельному столу. Сзади шли Голиаф и беззвучно смеющийся Марсель с неестественно запрокинутой головой.

С плохо скрываемой неприязнью посмотрев на Марселя, Голиаф сказал:

— Не мог, что ли, подождать пару часов?

— Что вы понимаете в вечности, вивисектор?! — с презрительной ухмылкой ответил Марсель.

Юрьева опрокинули спиной на кафельное ложе. Копалыч, отвернув голову в сторону, навалился ему на ноги; Блондин и Ласковый, стоя по сторонам, держали его руки.

Голиаф, уже приблизивший свой скальпель к судорожно искривленному Юрьеву, замешкался, как бы размышляя, с чего начать. Юрьев рычал диким зверем…

К нему склонился поблескивающий глазами Марсель; Марселю было мало: ему хотелось сказать Юрьеву еще что-то, очень страшное и оттого нестерпимое, поскольку так сладостно долго истязаемая им душа пока не испила до дна своей чаши страданий. Нет-нет, ее нельзя было еще отпускать. Только одна последняя капля правды, маленькая, но выжигающая дотла душу!

Юрьеву вспомнился сон, который снился ему в осмотровом кабинете и в котором он наконец-то встретился с сыном.

«Выходит, я встретился с ним в раю?!» И Юрьев закричал длинно и безнадежно, как человек, летящий в пропасть, но Марсель своей прыгающей ладонью перекрыл выход этому последнему утробному «а-а-а» одинокой Души, навсегда уходящей с земли, и крик оборвался… но только на мгновенье.

В полумраке больничной мертвецкой вдруг со скрежетом открылись ржавые ворота загробного мира, и в недвижном холодном воз духе где-то совсем рядом хрипло грянуло «Бляха-муха!»

— Что это?! — слабея всеми членами своего необъятного тела, пролепетал Копалыч, видя, как на противоположном столе начал медленно подниматься покойник с простыней на голове.

Несчастный бандит Копалыч, как раз малодушно отвернувшийся от Юрьева (лишь бы только не видеть смертоубийства!), первым узрел мертвеца, со скрипом поднимающегося со смертного одра.

Сразу став каким-то безвольно-вялым и по-младенчески беззащитным, он выпустил ноги Юрьева, вероятно надеясь выпорхнуть отсюда маленькой стремительной ласточкой, но, увы, гипертрофированное сердце смертельно напуганного героя мокрой церковной мышью вдруг юркнуло куда-то в брюшную полость и навсегда затерялось там, в недрах безмерного организма. Порвав с этим ужасным миром, Копалыч гулко рухнул и упокоился на влажном цементе.

Почувствовав, что ноги его теперь свободны, Юрьев поднял их над собой и, согнув спину, словно собирался сделать «свечку», с силой направил себе за голову — прямо в лицо Марселю, завороженно смотревшему, как на соседнем столе воскресал некто, подобно четырехдневному Лазарю.

Не ожидавший удара Марсель упал спиной на стенку.

— А-а, славно погуляем! — орал мертвец, размахивая в воздухе пистолетом.

Ласковый, громко икнув, пошарил глазами в поисках укромного уголка и попятился от кафельного ложа. Блондин стоял с широко открытыми глазами: он сейчас не верил ни себе, ни мертвецу с пистолетом. «Не, такого не бывает!» убеждал он себя и ждал, что вот-вот проснется в своей халупе и пойдет пить воду гулкими жадными глотками, зажав губами кислый от ржавчины носик когда-то эмалированного чайника.

Только Голиаф, некогда посвятивший себя изучению человеческого содержимого, вел себя как убежденный материалист-прагматик. Оставив Юрьева, который после того, как ударил ногами Марселя, соскользнул с жертвенника, могучий вивисектор двинулся на покойника со словами:

— Так значит, тебя не добили, падаль!

— Счастливчик, если позволите! — крикнул Голиафу Петенька, срывая с себя простыню и нажимая на курок.

Но пистолет не выстрелил. Голиаф, словно заранее зная об этом, спокойно шел на Счастливчика со скальпелем в руке.

— У, какой грозный дядя! — покачал головой Счастливчик, становясь в боксерскую стойку и беря пистолет за дуло с тем, чтобы закатать им Голиафу меж его вдумчивых холодных глазок.

Пока Юрьев, сцепившись с Ласковым, катался по полу, пришедший в себя Марсель с дьявольской улыбкой вытащил свою огромную пушку и навел ее на Счастливчика.

— Праздник продолжается!

Петя опустил руки, понимая, что против этой игрушки он уже бессилен…

И вдруг все повернулись к каталке, на которой до сих пор тихо покоился агнец, ожидая заклания. Каталка была пуста. Рядом стоял подросток с ружьем в руках. Это был Максим.

Леонид Михайлович, маячивший в дверях все те мгновения, пока стремительно разворачивались события чудесного воскрешения из мертвых, сорвавшего ритуальную вивисекцию, юркнул в операционную и закрыл дверь изнутри. Остальные действующие лица погрузились в замкнутое, едва освещенное несколькими двадцатипятиваттными лампочками (даже тут экономили!) пространство с белым кафелем и шестью стоящими в очереди на чудо мертвецами.

Рассерженный вивисектор повернул свою голову к Максиму, а Петенька, с молодецким криком: «Бей гадов! Наша взяла!» — подскочил к Голиафу и сверху вниз, словно суковатое полено, рубанул его пистолетом по затылку.

Скорбно сморщившись и хватаясь за руку мертвеца, подбитый Голиаф начал оседать, всем видом показывая, что данный поворот событий его ни в коей мере не может удовлетворить. И в данный момент, грозя разорвать присутствующим барабанные перепонки, грянул выстрел.

Огненный смерч с мясом вырвал из руки Марселя его огромную пушку, швырнув ее в противоположную стену. Марсель, зажав раненую руку у запястья, все с той же дьявольской улыбкой посмотрел на нее, как на что-то инородное, и потом, вдруг громко засмеявшись, бросился на подростка.

Максим не стал стрелять, он просто резко шагнул Марселю навстречу и, отклонив корпус в сторону, чтобы уйти от рук нападавшего, ударил того прикладом в челюсть. Марсель рухнул, покорно, как подстреленный бычок, подогнув ноги в коленях…