Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола - Николай Николаевич Каразин

– Делайте, господа, свое дело… Я после… после… не теперь! – проговорил он и направился вновь к экипажу.

Мы тоже молча заняли свои места в экипажах…

Тронулись… Знаете ли куда?.. Нет?.. Ну, так я вам скажу!

Мы поехали… Словно сговорились, а ведь ни словом не перекинулись… Одна мысль руководила теперь всеми нашими, окончательно уже протрезвевшими, просветленными головами.

Мы поехали к Неве, далее, через Троицкий мост, прямо, к часовне, что на том берегу… Мы, переехав этот бесконечно длинный мост, оставили свои тройки и дальше пошли пешком… Неловко стало с бубенцами да к такому святому месту, и…

– Эх, господа! Несчастные, право, несчастные, жалкие даже те люди – людишки просто, кто не умеет жарко, всей душой и сердцем, забыв все земные помыслы, молиться перед престолом Всевышнего.

Это – тоже случайность!..

Волк

Картинка с натуры

Холодно волку, бродяге серому, голодно.

Гудит-завывает ветер по лесу, замело снегом проезжие дороги, засыпало тропы пешеходные, толстою корою льда затянуло воды рек и озер. Загнали морозы и вьюги все живое, доброе по крытым дворам уютным, по избам теплым.

Бродит одинокий на воле, без крова и приюта, только серый волк исхудалый. Через чащи лесные заиндевевшие, через поля и луга опустелые, из конца в конец гоняет его голод лютый, неотвязчивый.

Короток зимний день, долга морозная, зимняя ночь… и ни днем, ни ночью нет покоя отощалому бродяге. Гнетет его одна забота, единое только помышление: чем бы раздобыться съестным, что бы хоть чуточку перехватить на голодные зубы, чтобы унять эту злую, болезненную речь в пустом желудке, дотянуть, дожить кое-как до весны, до времени теплого.

Бродит волк по снежным сугробам, где шажком, где рысцою, где вприпрыжку, да зубами пощелкивает… Нет ему нигде воровской поживы, нет нигде куска хозяйского, для него припасенного.

Медведь, «старшой» в лесу зверь, – тот небось отъелся за лето, залег в берлогу теплую и спит; зима ему не в тягость, а в отдохновение. Завела себе и лисица хитрая норку уютную… Кроты, сурки, суслики – вся эта мелочь полевая, все по домам устроились и съестным запаслись; заяц, на что дурачок, и а тот живет зиму припеваючи: бегает себе в теплой шубенке да молодые веточки огладывает. Одному волку несладко живется зимою, на его только долю выпали все напасти, все беды времени зимнего.

И не найдется, знает он, ни одной души доброй, кто бы пожалел его, кто бы протянул руку помощи, уж очень он всем досадить успел; некому, да и не за что, добром помянуть его, разбойника.

Вот ему теперь «овечьи слезки и отливаются».

Выбрался волк на опушку лесную, перебежал открытый пригорок, в лощину спустился, боязливо на свой собственный след озирается, хвост поджал, словно кто на него сзади дубиною замахнулся; шерсть волчья клочьями щетинится, глаза горят огнем лихорадочным…

Там, на выходе, по косогору, за березовою рощицею чернеются избы деревенские; огоньки в окнах в сумерках светятся; корова, слышно, мычит в хлеву, овцы блеют в теплом загоне; бабы у колодца заспорили, ссорятся; мужик топором звонко постукивает, сани налаживает… Не спит еще деревня – знать, рано!

Ждет не дождется волк часу ночного, позднего, когда угомонится народ, завалится спать на печах да на лавках: не забудет ли кто, оплошный, калитку где незапертую, подворотню неприваленную; не выбежит ли сам собою теленочек глупый или другая какая-нибудь домашняя скотинка мелкая… Может быть, пошлет бог, ему эту ночь посчастливится?

Ждет час, ждет другой, ждет терпеливо, залегши в сугроб, и чутко прислушивается.

Вот и ночь желанная наступила. Крепнет мороз; искрится снежное поле при лунном свете, потухли в окнах огни… Тихо кругом, безлюдно…

Тронулся волк с места и пошел в обход, где что плохо лежит выглядывать… Только добежал до выгона – завыли по дворам псы деревенские, чуют гостя недоброго… Валетки, Куцые, Шарики, Жучки – все на разные голоса заливаются: не подходи, мол, близко, хозяина с дубиной вызовем.

Тревожит, томит волка голодного это вытье, – не по сердцу оно ему, как вору трещотка сторожа; злость разбирает, зубы острые дробь выколачивают – эх бы попалась ему теперь какая-нибудь собачонка досадливая, из-под ворот бы сюда на просторное место выскочила, не побрезговал бы и собачьим мясом, за один раз и злобу-то свою, и утробу насытил бы.

Хитры псы, сторожа деревенские, бывалые!

Ходит, бродит волк всю ночь попусту, ходит, бродит да зубами пощелкивает.

Рано до свету поднимается люд деревенский да за работу принимается. Уходить надо волку опять в лесную трущобу подобру-поздорову… А голод пуще томит, словно ножами режет волчьи внутренности… Отощал, обессилел бедняга, в глазах круги пошли зеленые, еле-еле ноги переступают, бредет-спотыкается да на ходу снег подхватывает воспаленною пастью.

Забрел в кочкорняк[105], в место глухое, завалился… заплакал бы, если бы мог, с горя, да слез нету… Лежит, от холода ежится и думу думает горькую: «Тяжелая моя жизнь бродячая, воровская, волчья! Всему свету постылый, всякому враг заклятый, нет мне за то ни покоя, ни радости… Помог бы только господь до весны прожить – пойду свои грехи замаливать. Не трону никого – ни зубком, ни коготком, – ни овечки не трону, ни теленочка, ребенка малого не обижу… Пост на себя наложу, глазом искоса не взгляну на мясное… Нет, баста! Плохо, неприглядно житье с воровскою повадкою!..»

Чу!.. Полоз скрипит санный, колечко у дуги побрякивает, лошаденка бежит бойко, чует, знать, волка, ушами прядет, пофыркивает.

В санях баба сидит, с головою тулупом покрывшись, дремлет, кобылкою не правит: сама, мол, дорогу знает до дому. За санями жеребеночек попрыгивает маленький, от матки отстал, звонко ржет, и в морозном утреннем воздухе колокольчиком его ржание разносится.

Откуда сила взялась у волка отощалого, забыл и свое горькое покаяние, вылетел стрелою на дорогу, вперед забежал и припал в кустах, выжидаючи.

«Бабу-то не трону, – смекает про себя разбойник, – ну ее! Пожалуй, еще топор у ней припасен в санях; а вот этого отсталого прыгунца попробую. То-то, думаю, он вкусный, кормленый!»…

Проклятый перстень

– Вот, милый Тоби, всего два года только, даже, собственно говоря, немного меньше, как пробыл я в отсутствии, а совсем не могу понять: где мы и куда надо