Я тебя заберу - Мария Сергеевна Коваленко

женился, стало лень гоняться за дубликатами, пока оригинал слишком далеко.

Марк больше не мучает мой рот. Приподнявшись на локтях, он смотрит в глаза и, кажется, не моргает.

— А оригинал... это жена? — Чувствую, как за ребрами вместо сердца расправляет свою шубу колючий еж.

— Оригинал не зовут чужим именем, — качает головой Марк. — Я, кстати, даже не замечал этого. И не узнал бы, если бы Настя не сказала.

— Зря я разрешила тебе подслушивать наш разговор.

Два признания за одну ночь — это, скорее всего, рекорд для Шаталова. Другая женщина прыгала бы от счастья и благодарила Марка за откровенность. Мне в прошлом хватило бы и крохотной доли этой искренности. А в настоящем...

Не знаю, как реагировать.

Прививка от чувств, которой я так гордилась, больше не действует. Возбуждение кажется легкомысленной ерундой в сравнении с тем, что творится на душе.

Там вообще... будто швейная фабрика трудится. Ставит латки на старые дыры. Сшивает дряхлые лохмотья. Гладит все горячими утюгами. Старается.

— Еще скажи, что любил меня тогда.

Отворачиваюсь к окну. Нет больше сил смотреть ему в глаза.

— У меня трудности с этим чувством. — Марк прижимается щекой к моей щеке. Не трет. Не колет. Обжигает своим жаром. И чем-то еще, очень похожим на электричество. — До того, как несколько лет назад встретил одну девушку, я считал все это чушью. Не было перед глазами ни одного счастливого примера.

— А после девушки?

На меня, словно цунами, накатывают рассказы о родителях Марка и его первом браке. Матери, бросившей мужа умирать в больнице. Женщине, на которой Шаталов женился совсем молодым из-за ее беременности.

Это не мои воспоминания. Не моя жизнь. Но становится горько.

— После девушки... — Марк берет меня за подбородок и поворачивает лицом к себе. — Хочу попробовать. Первый раз. С тобой.

Глава 43. В кругу семьи

Путь к сердцу мужчины извилистый и запутанный.

Иногда через желудок.

Марк был прав, сказав, что мы не выспимся.

Этой ночью сон казался чем-то лишним. Не хотелось даже тратить на него время. После признаний мы целовались. Долго, как сумасшедшие. Потом занимались сексом. Медленно, без спешки и обычной одержимости.

Близость напоминала знакомство. Осторожное, бережное. С изучением пределов и тайных желаний. В прошлом у нас не хватало терпения на такие мелочи. Спаривались будто кролики. Как знали, что скоро расстанемся.

А сейчас, после разлуки, после других мужчин и женщин, внезапно откатились в самое начало. Без букетов и шоколадных конфет, но с такой нежностью, которую невозможно было ожидать ни от меня самой, ни тем более от Шаталова.

Возможно, это была какая-то форма двойного помешательства. Будь в запасе еще одна ночь, я бы обязательно разобралась. Только вместо ночи случилось утро.

Ума не приложу, что произошло с будильником. Разбудил нас с Марком не он.

Сначала это был тихий стук в дверь. Настолько вялый, что я перевернулась на другой бок, проворчала Шаталову: «Не храпи!» — и уснула дальше.

Потом к стуку добавилось «Мама». Два раза. Уже в этот момент нужно было столкнуть Марка с матраса и потребовать залезть под кровать. Сыну не стоило знать особенности интимной жизни своих родителей.

Однако, слишком разомлевшая за ночь, я успела лишь сесть. Уже через секунду в спальню вошел сын.

— Привет, ма… — так и не договорив, Глеб раскрыл рот. И, как на призрака, уставился на отца: — Привет, папа.

Не помню, когда так же сильно хотелось провалиться сквозь землю. К счастью, Шаталова, кажется, ничего не смутило.

— Привет, сын. Как спалось?

Этот самоуверенный гад демонстративно закинул руку мне на плечо и, словно я его собственность, притянул к теплому боку.

— Нор-ма-льно, — с заиканием, которым не страдал никогда в жизни, ответил Глеб.

— Нам с мамой тоже. Кажется, даже будильник кто-то отключил. Два раза. — Марк взглядом указал на мою тумбочку, где стоял злосчастный будильник.

При всем желании Шаталов никак не мог до него дотянуться, а значит...

— Черт... Школа! — Я хлопнула себя ладонью по лбу. — И работа... — чуть не взвыла, вспомнив, что сегодня утром Кравцов хотел провести какое-то важное совещание.

— Да, первый урок через полчаса. — Глеб по-собачьи склонил голову набок и еще раз внимательно осмотрел наш постельный дуэт.

— Я всех развезу... при одном условии.

Шаталов подхватил халат, в который заворачивал меня ночью, и прямо в кровати принялся одеваться.

— Куда ж без условий! — Поняв, что одеяло свободно, я натянула его до самых глаз. — Не получится из тебя золотая рыбка.

— Получится такая, какую захотите. Хоть бриллиантовая. Но для начала вы меня накормите. — Марк заговорщицки подмигнул Глебу: — Сырниками!

***

За свою материнскую «карьеру» мне, конечно, приходилось готовить завтраки в авральном режиме, но сегодня ставлю абсолютный рекорд. Когда Шаталов с сыном выходят из комнаты, я бегу в душ и уже через пять минут, одетая, причесанная, спешу к плите.

По закону подлости все валится из рук. Вместо красивых творожных кружков получаются какие-то бесформенные кляксы. Со сковороды фонтаном летят горячие капли масла. А стоит обернуться в сторону стола и двух голодных мужчин, пакет с мукой чуть не падает на пол.

Словно проклятие какое-то! С ураганом внутри и снаружи. Сердце от него то затихает, то срывается на барабанную дробь. Взгляд то залипает на моих мужчинах, то в ужасе останавливается на содержимом сковороды.

Не проходила никогда подобных испытаний. Не было ни завтраков, ни обедов, ни ужинов... на троих. На мою удачу, едоки не замечают никаких странностей.

Будто в жизни не пробовал ничего вкуснее, Шаталов закидывает в себя сырник за сырником. Как в топку! И, стараясь не отставать от отца, Глеб повторяет каждое его движение.

— Вам хотя бы вкусно? — на третьей порции я прерываю свое молчание.

О совещании сегодня можно забыть. О первом уроке тоже. Остается надеяться, что оно того стоило.

— Мне очень, — тут же отвечает сын. — Скоро лопну.

— У меня даже не спрашивай. Язык проглотил, — подкладывая себе очередной сырник, говорит Марк. — Хотя твоя жареная картошка по-прежнему на первом месте.

— Ты пробовал мамину картошку? — Брови Глеба второй раз за утро летят вверх.

— В свое время твоя мама жареной картошкой спасла меня от голода! — Мерзавец скалится во все тридцать