100 великих женщин - Ирина Семашко

Наверное, и неискушённый в танцах читатель догадается, что знаменитая «Жизель» рождалась под непосредственным влиянием первенца романтического балета Филиппо Тальони. Поэтический сценарий Теофиля Готье перекликался с сюжетом «Сильфиды», а композитор Адан довёл до совершенства принципы симфонизации музыкально-танцевального действия, которые утверждались в хореографии Тальони.

В сентябре 1837 года Мария приехала в Россию и осталась здесь на пять сезонов, завоевав горячие симпатии не только записных балетоманов, но и широкой публики. Выступления Тальони послужили началом новых обычаев в зрительном зале: при ней впервые стали подносить артисткам цветы, ей первой стали аплодировать дамы, которые до тех пор считали это неприличным; новшеством стали и многократные вызовы исполнительницы. «Марию Тальони нельзя называть танцовщицей: это художница, это поэт, в самом обширном значении этого слова. Появление Тальони на нашей сцене принесло невероятную пользу всему нашему балету, и в особенности нашим молодым танцовщицам», — писал один из критиков.

Общество, конечно, бурлило, обсуждая не только пируэты прославленной балерины, но и примеряя шляпки, туалеты «от Тальони». Мария являлась признанной законодательницей мод в Европе. Дело дошло и до смешного — богатые девушки жеманно обсасывали «карамельки Тальони». Её имя стало процветающей торговой маркой, а с помощью верного импресарио и «имиджмейкера» Марии — её отца — по-прежнему упорно насаждался миф о балерине, как о неземном создании.

С умильной улыбкой передавали обыватели друг другу слух о том, как будто бы родился «стиль Тальони». Якобы однажды звезда появилась в ложе большой парижской оперы в весьма странной шляпке на голове. Модистка пришла в отчаяние: «Я отогнула поля вашей шляпы, — рыдала она на следующий день, — для того, чтобы она не помялась в картонке, а вы её так и надели!» «Я думала, что это по новой моде», — отвечала артистка.

Рассказывают, будто на другой день все парижские дамы щеголяли в шляпках с отогнутыми полями.

Подлинная же причина триумфа Марии Тальони заключалась в том, что романтизм стал настоящим стилем жизни её современников, а она «бестелесным» его символом. Мария сделала из танца «почти бесплотное искусство» и сумела воплотить идеал женского изящества той эпохи. В честь Тальони назывались головные уборы и лёгкие ткани, а воздушный газовый туалет, который носила Тальони на сцене и в жизни, сделался любимым костюмом парижских модниц. В подражание ей дамы старались украшать платье множеством воланов, чтобы сделать туалет более воздушным.

Ну а наивность звезды не помешала ей вполне прилично устроиться в России. От брака с графом Воазеном балерина имела дочку и сына. Правда, вскоре граф растратил не только собственное состояние, но и прихватил часть богатства Марии. В 1835 году Тальони вынуждена была разойтись с мужем. Зато в северной столице она подыскала вполне приличную партию для дочери — отпрыска князей Трубецких. Так что пользу от посещения северной столицы получила не только русская балетная школа, но и пошатнувшееся материальное благосостояние метрессы.

Петербургское общество буквально заразилось танцами. Сливки аристократии стремились брать уроки у знаменитой балерины. Немецкие газеты тех лет не без иронии сообщали, что Тальони во время своего пребывания в Петербурге написала музыку гавота, который исполнялся 120-ю девушками в розовых костюмах. По словам тех же газет, ноты этого гавота выдержали в Петербурге за 3 месяца 22 издания (!).

Сам император Николай, большой любитель балета и хрупких балеринок, приходил в восторг от танца Тальони и нередко заходил после спектакля за кулисы. К этим посещениям петербургский свет привык, но что потрясло местных сплетниц — сама императрица удостоила Марию личным приветствием. Николай не смог скрыть своего изумления: «Этого она не делала ни для одной артистки».

Знаете, что воскликнула в ответ Тальони? Ни за что не догадаетесь. Она тоже восхитилась, весьма искренне надеясь польстить: «Какая у императрицы очаровательная ножка».

Только актрисе, вероятно, можно было простить такую вопиющую фривольность…

В 1842 году после трогательного прощания Тальони оставила гостеприимную страну, навсегда завоевав сердца благодарных русских зрителей. А через пять лет она закончила выступать на сцене и поселилась в своём палаццо на озере Комо. Вторая половина её жизни была менее блестящей, чем первая. А если учесть её прошлую небывалую популярность и избалованность славой, то можно предположить, как тяжко Марии было переносить забвение. Во время войны 1870 года она получила сообщение, что убит её сын. Растерзанная горем мать вскоре узнала, правда, что, к счастью, он всего лишь тяжело ранен, но ложное сообщение стало лишь началом новых бед. В 1871 году умер Филиппе Тальони, с ним вместе для Марии ушла и вся её жизнь, её гений, она потеряла опору в этом мире. Свой долгий век великая балерина окончила в ужасающей бедности, зарабатывая на существование уроками танцев, а умерла она в день своего рождения — 23 апреля.

МАРИЯ НИКОЛАЕВНА ВОЛКОНСКАЯ

(1805—1863)

Княгиня, дочь генерала Н.Н. Раевского, жена декабриста С.Г. Волконского, друг А.С. Пушкина, который посвящал ей стихи. В 1827 году последовала за мужем в Забайкалье. Автор «Записок».

Славная аристократическая фамилия Волконских известна многим, особенно по женской линии. Вспоминается сразу Зинаида Волконская, имевшая литературный салон начала XIX века, где бывали Пушкин и Баратынский, и ещё одна Зинаида — уже эмигрантка, оставившая воспоминания о Набокове. Но, пожалуй, самой значительной представительницей этого семейства, превзошедшей по славе даже своего отца, известного генерала Отечественной войны 1812 года Раевского, стала Мария Николаевна.

Дело, вероятно, не в том, что она одной из первых отправилась за своим мужем-декабристом Сергеем Волконским в Сибирь. И не в том, что её боготворил Пушкин. И уж, понятно, не в том, что она оставила интересные записки, рассказывающие о ссылке и каторге. А может быть, разгадка её популярности в словах собственного отца о своей дочери: «Я не знал женщины более замечательной». Генерал Раевский был скуп на похвалы и сентиментальные чувства. Когда-то в памятном 1812 году он бросил совсем юных мальчиков, собственных сыновей, на самый опасный участок войны. Дочь тоже воспитывали в строгости и послушании…

Ю. Лотман однажды сказал, что необычайный всплеск русской духовности XIX века был подготовлен женщинами, дамочками, зачитывающимися любовными романами и грезившими жертвенными подвигами. Это они, невинные и неискушённые, создали рафинированные понятия чести, долга, совести; внушили эти понятия своим детям, но, к сожалению, под давлением практицизма и материализма тихо, без борьбы ушли в небытие. Мария Волконская из таких кристально чистых и высоких духом женщин. Она, возможно, воплощает неповторимый идеал, от которого сегодня сохранилось немного насмешливое и сожалеющее прозвище: «декабристка».

Марию выдали замуж без любви и без её согласия. Не принято было в семье «тирана» Раевского интересоваться мнением «соплячки». Само собой разумелось, что свадьба играется для блага девушки, а уж она потом оценит «подарок» родителей. Мария действительно внимательно отнеслась к воле отца. Судя по всему, она ощутила себя свободной, став женой богатого помещика. И, видимо, решила, что принуждение к свадьбе будет последним принуждением её жизни. Но свободу Мария понимала не как случайную радость поступать по собственной прихоти, а как возможность в полной мере реализовать духовные ценности, о которых она имела вполне самостоятельное представление.

До декабрьского восстания 1825 года Мария видела мужа всего лишь три месяца из совместно прожитого года. Она не произнесла ни одного слова обиды, когда муж отвёз рожать Марию в «медвежий угол» к её родителям в деревню, где до ближайшего врача было 15 вёрст. Пережив тяжёлые роды, Волконская немедленно стала интересоваться судьбой своего супруга и, узнав, что он арестован, отправилась в Петербург. О силе её характера можно судить по тому, что она уехала с сильной болью в ноге и с младенцем на руках.

Её подвижничество тем удивительнее, что оно не было продиктовано никакой конкретной целью — Мария не испытывала большой любви к мужу, не разделяла и не понимала она и политических взглядов декабристов, с большим пиететом относилась к существующей власти и даже боготворила милосердие Николая I. Её самопожертвование продиктовано высочайшими ценностями, воспринятыми ею из книг и героических примеров. Не зря, приехав в столицу, первое, о чём она справилась у знакомых, — не был ли её муж замешан в заурядных махинациях или авантюрах с государственными деньгами. Она брезгала всем мелким, пошлым, нечистоплотным. Порядочность, честь, долг, возвышенные идеалы — вот её ценности. Вероятно, она подсознательно радовалась, что судьба дала её поколению испытание на прочность, что жизнь женщины их круга наконец-то вышла из тесного мирка балов, сплетен и пустых мечтаний.