Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства - Андрей Буровский

Мало того, что за рубежом постоянно оказывается значительная часть служилого сословия; как мы скоро увидим, в XVII веке Московия начинает вести войны в основном за пределами своей основной территории. Если даже считать Смоленск и Белоруссию частями России (то есть частями священной земли), то уж ни Чигирин в степной зоне Украины, ни окрестности Риги никак этому условию не удовлетворяют. С точки зрения русских средневековых представлений все солдаты армий, участвовавших в Чигиринских походах (40 тысяч человек), в русско-шведской войне 1656–1658 годов, находятся в том же положении, что и Афанасий Никитин или тот парень, который угодил в Персию и по которому справляли заупокойные службы; в том же, что парни, отправленные Петром в Германию, по которым матери и жены надели траур.

И ведь у каждого дипломата, у каждого офицера или рядового стрельца есть семья, причем родство крайне разветвленное — как минимум десятки человек; есть личные друзья, сослуживцы, знакомые. Каждого из них знают священники, лавочники и соседи. Неужели бытовой опыт пребывания в «неправедной» земле — массовый опыт! — ничему не научил всех этих людей? Никак не изменил отношения и к своей земле, и к чужим странам?

Просто не может не возникать недоуменного вопроса: ну неужели по поводу отъезда каждого из этих десятков тысяч за московский рубеж женщины наряжались в траур, родственники после отъезда заказывали по ним заупокойные молитвы, а каждый вернувшийся должен был ритуально «очищаться» от скверны пребывания в «сатанинской» «неправедной» земле?

Нет, у меня не возникает никакого сомнения в том, что попытка Годунова выдать дочь за датского королевича вызывает негодование Семена Никитича Годунова, и его, наверное, готовы были поддержать многие.

Но вот в 1621 году князь Андрей Михайлович Львов и дьяк Шипов поехали в Данию к королю Христиану с предложением: поскольку «великий государь царь Михаил Федорович приходит в лета мужского возраста и время ему государю приспело сочетаться законным браком», то не выдаст ли король Христиан за царя одну из его двух племянниц?

Послам были даны подробнейшие наказы, как надо вести речи о необходимости перекрещивать царскую невесту в православие (оставить ее в лютеранстве в Москве категорически не соглашались); как уклончиво отвечать на вопросы о том, какие города и земли дадут племянницам в кормление. («Если по божественному писанию будут оба в плоть едину, то на что их государей делить?»)

Московиты справедливо опасались, что король захочет спросить самих племянниц, и если они откажутся, то будет царю и всей Московии «бесчестие». Поэтому послов учили, как отказываться вести переговоры с самими племянницами короля («их девичье дело стыдливо, и с ними много говорить для остерегания их высорожденной чести непригоже»).

Была даже инструкция, что если королева позовет к руке, то руку ей и девицам целовать, а не «витаться» с ними (то есть не задерживать их руку в своей руке) и, «посмотрев» девиц, идти вон и «проведывать», какая из них «здорова и к великому делу годна».

Сватовство окончилось ничем, потому что король под предлогом болезни отказался говорить с князем Львовым, а от ведения переговоров с придворными отказался сам Львов.

В январе 1632 года отправили посольство в Швецию, к королю Густаву-Адольфу, с предложением: сосватать за царя Екатерину, сестру курфюрста Бранденбургского, Георга, шурина Адольфа-Августа. Этот вариант тоже не состоялся, потому что Густав- Адольф не согласился на перекрещивание родственницы.

Трудно сказать, почему не состоялись эти браки — очень может быть, дело вовсе не в разнице вероисповеданий, а в том, что Московией еще пренебрегают, не считают брак с ее царем таким уж престижным делом. В конце концов, разница вер вовсе не помешает Петру выдавать замуж племянниц за немецких лютеранских принцев, почему в надлежащее время и появится в роду Романовых наследник сразу двух престолов — Швеции и Российской империи.

Но вот сам факт посылки этих посольств… Он ведь, что там и говорить, заставляет совершенно по-другому взглянуть на проблему. Объяснений, на мой взгляд, может быть два.

1. И в 1600-м, и в 1621 году московиты в разной степени принимали средневековое понимание своей страны как «святой» и «единственно праведной». Семен Никитич думал одно, а многие из его современников — прямо противоположное. Очень может быть, для кого-то понятие «Святой Руси» уже превратилось в литературный или художественный образ.

2. За двадцать лет сменилось целое поколение, а опыт московитов обогатился всеми ужасами Смутного времени. Изменилась система ценностей, и для большинства людей, может быть даже для основной массы россиян, интерес к иноземному опыту перевешивал страх перед «неправедными» иноземцами или привычную опаску к неверным «заморским» странам.

Какое предположение вернее, я предоставляю судить читателю (или выдвинуть свое, «третье» предположение). У меня самого нет определенного мнения, где истина. Очень может быть, уже в конце XVI века в «Старомосковском царстве Рюриковичей» многое изменилось… хотя и трудно сказать, насколько.

Не надо считать, конечно, что идиотской самоизоляции и страха перед всем иноземным не было совершенно в «Новомосковском царстве Романовых». Разумеется, если комплекс превосходства культивируется веками, он не исчезнет за несколько месяцев или лет. Голландские и шведские купцы жаловались и в Москву, и своим правительствам, что в Московии их держат буквально взаперти, не дают свободно ходить и договариваться о цене на товары, все время в чем-то подозревают, а в чем — не говорят. В дома русских купцов их не пускают, а если на подворье к голландцам приходят русские негоцианты, то стоящие на страже стрельцы не пропускают их к иностранцам.

Послы тоже, бывает, возмущаются дикими и не оправданными ничем стеснениями, которым подвергаются они в Московии. Но, конечно же, это только с их точки зрения ограничения ничем не оправданы. Московиты же (по крайней мере, некоторые из них) остро нуждаются в изоляции от иноземцев — в их представлении, получертей. И уж конечно, воеводы и стрельцы очень мотивированно ограждают население от их демонического влияния.

Очень характерна такая вот история: как персидский шах Аббас заставил московитов услышать претензии, которые высказывали много раз и европейцы.

В 1618 году в Персию, к шаху Аббасу, ездило посольство — князь Михаил Петрович Борятинский, дворянин Чичерин и дьяк Тюхин.

Шах велел явиться к нему младшего и по возрасту, и по чину дьяка Михаила Тюхина и заставил его выслушать весьма сильную речь:

«Приказываю тебе словесно к великому государю вашему, и ты смотри ни одного моего слова не утаи, чтоб оттого между нами смуты и ссоры не было; я государя вашего хотенье исполню и казною денежною его ссужу, но досада мне на государя вашего за то: когда послы мои были у него, то их в Москве и в городах Казани и Астрахани запирали по дворам, как скотину, с дворов не выпускали ни одного человека, купить ничего не давали, у ворот стояли стрельцы. Я над вами такую же крепость велю учинить, вас засажу так, что и птице не дам через вас перелететь, не только птицы, но и пера птичьего не увидите. Да и в том государь ваш оказывает мне нелюбовь: воеводы его в Астрахани и Казани и в других городах моим торговым людям убытки чинят, пошлины с них берут вдвое и втрое против прежнего, и не только с моих торговых людей, но и с моих собственных товаров, и для меня товары покупать запрещают: грошовое дело птица ястреб, купил его мне мой торговый человек в Астрахани, а воеводы ястреба у него отняли, и татарина, который продал ястреба, сажали в тюрьму, зачем продавал заповедный подарок! Вы привезли мне от государя своего птиц в подарок, я из них велю только вырвать по перу, да и выпущу всех — пусть летят, куда хотят. А если в моих землях мои приказные люди вашего торгового человека изубытчат, я им велю брюхо распороть».

Характерна реакция московских бояр на «проступок» дьяка Тюхина, который общался с шахом Аббасом наедине. Дворянин Чичерин и переводчик-толмач оправдывали Тюхина, рассказывали, что беседовал он с шахом Аббасом не по собственной воле и не из воровских соображений, но это помогало мало. Бояре сочли, что этот «слишком самостоятельный» человек и без того наделал много всяких проступков: «Михаилу Тюхина про то, что был у шаха наедине, к приставу своему Гуссейн-бек на подворье ходил один и братом его себе называл, польских и литовских пленников из московской тюрьмы взял с собою, и в Персии принял к себе обасурманившегося малоросского казака, расспросить и пытать накрепко, ибо знатно, что он делал для воровства или измены или по чьему-нибудь приказу».

70 ударов кнутом получил несчастный дьяк, 2 встряски, был жжен клещами горячими по спине, но в измене и воровстве не сознался и никаких «сообщников» не выдал. О литовских пленниках сказал, что их дали ему из Посольского приказа по челобитной, малоросского казака взял для толмачества, пристав назвал его кардашом (братом), и он его «назвал братом без хитрости».