Конец века - Андрей Респов

Вдруг мне удастся наковырять достаточно изюма из их высохших за два века булок, чтобы если и не показать достаточные знания в философии, то хотя бы хорошие способности в её освоении и анализе чужой мудрости? Ибо порой для вузовского преподавателя это неплохая альтернатива тупой зубрёжке чужих, пусть и гениальных мыслей. Не можешь познать, покажи корифею, что хотя бы старался со всем прилежанием. Авось помилует…

Реальность превзошла все мои ожидания. Мало того что в ожидании книг из моего списка мне пришлось изнывать от скуки над подшивкой перестроечных газет почти полтора часа, так и результат чуть не заставил меня заплакать. Один тоненький потрёпанный томик древнего учебника ржавопятидесятых годов издания с несколькими главами, содержавшими на 90% дифирамбы прогрессивности марксистско-ленинской философии в отношении заблуждающихся идеалистов Канта и Гегеля. Просто насмешка какая-то.

Служащая библиотеки судя по внешности заставшая ещё взятие Бастилии, глядя на меня, даже сжалилась:

— Молодой человек, ну не расстраивайтесь так. На книги из вашего списка приоритетная очередь из аспирантов и докторантов. Они тут с самого открытия на одних бутербродах с яблоками.

— И что, нет никакой надежды? — я состроил самое жалобное лицо, какое смог изобразить. Но, видимо, лицедей из меня оказался аховый, так как древняя матрона лишь сурово нахмурила брови. Блин, ситуацию нужно было как-то спасать. И тут мой взгляд упал на небольшую стопку книг, на титуле верхней из которых золотом по синему готическим шрифтом читалось «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Фридриха Энгельса. Ничего необычного, всего лишь книга на немецком… Очень подходящая мне. И что характерно — толстая. Наверняка в ней не только статья основоположника марксизма. В таких изданиях обычно есть и современные статьи, возможно, критика, сопутствующие материалы…

Ещё не сформировавшаяся зыбкая идея заставила меня потянуться к лежавшей книге.

— Молодой человек! Литература из иностранного отдела только по спецразрешению и отметке в читательском билете! — лязгнула голосом современница Людовика XIV.

— Но это же Фридрих Энгельс, товарищ библиотекарь! Основоположник марксизма! Соратник самого Карла Маркса. Я, как советский студент, комсомолец наконец, просто не могу не ознакомиться с первоисточником. Иначе мой доклад будет неполным. Возникнет непонимание важной составляющей идеи современного социализма! — я придал своему голосу возмущённо-обиженные нотки, стараясь, «что называется, праведно пылать лицом» и «фанатично гореть глазом». Отчего библиотекарша впала в оцепенение, лишь безмолвно открывая и закрывая рот.

— Что за шум, Аполлинария Федуловна? — из-за спины старушки неожиданно нарисовался невысокий мужчина в старом сером костюме с обильно посыпанными перхотью плечами.

— Иван Ильич…молодой человек…эээ…студен мединститута желает поработать с иностранной литературой для реферата, — вот что значит старая школа. Уже к концу ответа библиотекарша чётко сформулировала суть проблемы и мне не пришлось ничего добавлять.

— Гхм, — мужчина взял в руки тёмно-синий том с золотым тиснением, — Энгельс? Издательство «Дойч Ферлаг дер Виссеншафтен» 1978 год, Германская Демократическая Республика, — прочёл он на титульном листе, — гхм! — завис он на минуту, прочистив горло. Толстые линзы его роговых очков блеснули в жёлтом свете настольной лампы. — Я думаю, Аполлинария Федуловна, надо пойти навстречу молодому человеку. Оформите на мой читательский с пометкой в студенческом, простите, юноша, как вас по батюшке?

— Гаврила Никитич, — я не верил своей удаче. Похоже, у меня появился шанс не дохнуть здесь от скуки целых пять дней.

— Иван Ильич, — представился мужчина, протягивая мне тёплую и сухую ладонь, — я сегодня работаю до семи, так что книгу вы можете изучать до этого времени. Но только в читальном зале! И отмечайтесь у Аполлинарии Федуловны каждые два часа. Иначе мне придётся пожалеть об оказанном вам доверии, — всё это было сказано вкрадчиво и сопровождалось проникновенным взглядом блёклых голубых глаз, разглядывающих моё лицо сквозь толстые линзы.

— Всё будет в порядке, не волнуйтесь, Иван Ильич, из рук не выпущу! — я невольно прижал вручённую мне книгу к груди.

— Ну, так уж не стоит…главное, не повредите, — усмехнулся Иван Ильич и, нагнувшись к уху библиотекарши, что-то ей шепнул, затем скрылся за неприметной дверью позади стола Аполлинарии Федуловны.

Старуха с каменным лицом быстро оформила мне читательский лист и демонстративно проставила время, мазнув взглядом по большим часам, висевшим в читальном зале.

Я же, окрылённый маленькой победой, выбрал ближайший пустой стол. Антураж библиотеки, выстроенной в стиле сталинского ампира, располагал к задуманной мной работе как нельзя лучше. Настрой — великое дело!

Каково же было моё изумление и несказанная радость, когда я раскрыл выцарапанное немецкое издание. Оказалось, что оно приурочено к 90-летию выхода работы Фридриха Энгельса и содержало в себе приличное число работ по тематике немецкой классической философии. Правда, в основном из стран соцлагеря. Но нужно отдать должное гэдэровским составителям, излишне идеологизированных из них были единицы.

Я набросился на работу, как голодный волк на тушу оленя. Даже такой повод отвлечься от осточертевших поисков Демиурга и неприятного ожидания субботнего рандеву со Стасей воспринимался мозгом на ура. Скажете извращенец? Не буду спорить. На вкус и цвет все фломастеры разные.

Писать приходилось в разлинованном альбоме для рисования. Мечты о листах формата А4 я засунул туда же, куда и сожаления об отсутствии персонального компьютера. Тем не менее работа спорилась.

Переводить с листа критические статьи философов было не в пример легче, чем труд самого Энгельса. Хотя стоит отдать должное основоположнику, мысль его блистала отточенной сталью, а аргументы ложились ровными рядами в соответствии с традиционной немецкой натурой.

Увлёкшись, я почти не заметил, как за окном стемнело. Черновик давно был готов. Не забывая отмечаться у Федуловны, я решил сегодня максимально выдоить удачу и больше в библиотеку уже не возвращаться. Доработаю реферат во время лекций.

Прощаясь, сердечно поблагодарил усталого Ивана Ильича за оказанное доверие, на что тот лишь вяло махнул рукой, даже не проверив книгу на предмет вырванных листов или ещё какого-нибудь проявления вандализма. А вот Аполлинария Федуловна не подкачала: она чуть ли не обнюхала корешок и обложку, пролистав книгу на предмет загнутых уголков.

Сунув кипу листков в сумку, я заспешил на выход. Опаздывать к новому работодателю не хотелось. Что-то подсказывало мне, что возвращаться на товарную станцию мне не стоит. Без серьёзного и длительного противостояния с Серым дальше там работать вряд ли не удастся. А кто его знает, «повезёт» ли мне в следующий раз не остаться с расколотой башкой или с заточенной отвёрткой в