Секс АНДЭ! - Елена Ровинская

все остальные ходили вокруг него на цыпочках и старались не слишком громко дышать. От мужика прямо веяло какой-то скрытой силой. Я даже подумала, что согласилась бы пойти с ним в «хотель», невзирая на то, что мужик на тридцать лет меня старше.

Но он не унижался до попрошайничества. Пришлось довольствоваться тяжестью руки на плечах, да запахом дорогого сукна костюма. Хотя, я думаю, это мог быть запах химчистки.

Мапия-босс лишь дежурно спросил, зачем такая умная и красивая Я, работаю в таком плохом месте. И мне пришло в голову, что это – кодовое начало игры в отношения. Когда они говорят «Секс – дэ?» это означает, что они уйдут с проститутками. Когда они спрашивают «Зачем?», они хотят знать, насколько твой богатый внутренний мир годится на многоразовое использование.

Но он мне так нравился, что я рассказала ему не обычную свою обычную, жалостливую историю про то, что мы с мамочкой живем в нищете, а почти правду. Что я с шестнадцати лет пытаюсь писать и подрабатываю в газете. Что времена сейчас тяжелые, но быть может, если мне повезет, я сумею написать книгу. То, чем наши девушки зарабатывают в Японии и Корее, это горячая тема. Наш хабаровский босс – старый друг семьи, отправил меня сюда, в «чистый» клуб. Да-да, он тоже, конечно, мапия. Но он бы не был, если бы мир не был так жесток, и он смог стать хирургом. Мафия чуть не плакала. Босс тайно дал мне сто тысяч вон и заказал «стэйк».

Пока я, наслаждаясь едой и тем, как его «шестерки» меня развлекают, он вызвал в рум Дядюшку и устроил ему «выговор» с занесением в грудную клетку. Дядюшка бледнел, краснел, заикался и… кажется, обещал решить вопрос и выдать зарплату. Я кайфовала, от ощущения своей принадлежности к кому-то великому, но… Недолго.

В «рум» вполз на коленях какой-то мужичок.

Что-то среднее между Булгаковским Шариковым и мелкой гориллой. Как я поняла, он за что-то просил прощения. Боже мой! Он полчаса на коленях простоял! Было ужасно неприятно за этим наблюдать. Во мне даже что-то перевернулось от жалости и отвращения. Я представила себе Кана, который сидит в своем офисе, приглушив верхний свет. А перед ним валяется какой-нибудь «шариков», размазывая сопли по ковролину.

Но воображение не справилось и нарисовало мне Кана в лесу, играющего желваками. А «шариков» рыл сам себе могилу, рыдая и умоляя…

Меня передернуло. Эта власть и харизма мафии хороша лишь в кино. В жизни страх – это не уважение. Это нечто, что позволяет о самоуважении позабыть.

Я как-то напряглась и мне стало мерещиться, что благородный мафиозный профиль корейца, слишком уж зловеще и беспощадно выглядит. Но… я должна признаться, что что-то пошло не так и приглашения встретиться еще раз, я не получила.

Облом-с.

10.11.99 г.

По заведенной традиции, после завтрака (в три часа дня) мы пошли в бар.

Пригласили туда американцев, а они пригласили Эдама.

После мафиозного босса он выглядел не ахти и разговор не клеился. Я пыталась не думать о том, что я не так сделала и никак не могла понять. Девки, как назло, то и дело заговаривали о Кане. Он в Сеуле сейчас и всем приспичило размечтаться, что он приедет.

Мне – тоже, не буду врать.

Разумеется, он не приедет; ведь он посредник и сбыв нас с рук, уже не занимается нами, если только ничего чрезвычайного не произойдет. Но и тогда, как он сказал, он будет говорить не с нами, а с Женей. Этими мыслями я пыталась укрепить крышу.

Думаю, будь на месте Эдама настоящий Скотт, я ощущала бы себя по-другому. В Скотте есть это: опасная темная мощь и психопатическое начало (с) Тичер. Но Эдам – обычный простой пацан. Честный и пресный. Теперь я понимала, что мать имела в виду. Он был красив, да. Но не был мне интересен. Девки были правы: сегодня, по трезвяку, Эдам вызывает лишь отвращение. И он сам и то, что он пришел продолжать со мной целоваться и то, как я до одурения хотела его.

Памятуя, как от его поцелуев промокли джинсы (их пришлось выбросить, шов стал деревянным), я не пила и старалась держаться подальше. И думала, почему все равные, все те, кто хочет меня, кажутся мне недостаточно сексапильными?

Лера быстро дошла до нужного настроения и размахивая ногой в огромном ботинке над головой, – даже не подозревала, что у нее такая растяжка, – стала горлопанить о жарком пламени любви, что горит в ее «нутрях» для Ким Сона. Потом резко сменила тему и наехала на меня:

– Ты – мерзонькое, похотливое животное. Эдам – классный паря! Что ты морду свою воротишь, опять?

– Забирай!

Лера оскорбилась:

– Да?! Чтобы жить с ним на ферме и смотреть на то, как он изображает игуану?! Я лучше повешусь! – она посмотрела на Эдама. – Не обижайся на Линку, она все равно тебя любит!

– Что она говорит? – не понял Эдам.

– Она напилась и несет всякую хрень… Лера, – я перешла на русский, – убери сигареты! Не смей сейчас дышать на огонь.

Эдам попытался меня обнять, я инстинктивно съежилась и вдруг поняла кое-что! Дело не во мне, – в вопросах, что во мне было не так, для Димы, – дело всегда было в нем. В том, чего он хотел, или не хотел. Я просто не имела значения для него. Возможно, он просто… хотел потрахаться. Возможно, в тот миг, он хотел меня. Но потом в его мозгу что-то щелкнуло, и он перестал хотеть. Совсем, как я перестала хотеть сидевшего передо мной чувака.

Эдам ничего не сделал. Я – тоже. Нечего было столько месяцев загоняться. И Джон… Его почерк был неразборчивым, я не знаю, как выглядят сеульские номера. Он, как и я приехал недавно, он мог ошибиться.

Не было в его поступке ничего столь ужасного. Не была я ему противна, наоборот. Это я противна сама себе. И думаю, что того же мнения обо мне другие.

– Прости меня, – сказала я Эдаму, невнятное энергетическое облако в моей голове, сейчас отчетливо напоминало Диму. – Я была пьяна и мне хотелось секса. Мне постоянно хочется секса… Особенно, когда я пьяна. Я тебя хотела, клянусь. До одури. Я бы в туалете тебе отдалась, если бы ты тогда попросил. Но сегодня все по-другому. Я ничего не чувствую. Все прошло. Я сама себе противна за то, что я… озабоченная.

– Спасибо, что ты объяснила, – он, если и верил, то все равно ощущал себя дураком. – Я лучше пойду.

– Прости, – прошептала я, вспомнив Димины руки, беспомощно крутившие шариковую ручку. И свое тупое, дитячье молчание. Ожидание, что он сам все должен понять.

Накатили слезы и отвращение. Почему я