Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

В «Житии Кирилла» новое поручение василевса, только что пересказавшего Философу просьбу послов, звучит как благословляющее напутствие:

«Иди, Философе, к людем сим, сотвори им ответ и слово о святей Троици, с помощию Ея. Иный бо никто же не может сего достойно сотворити».

В ответе Константина — и горячая готовность исполнить свой христианский долг, и твёрдое осознание того, что исполнить его можно, только равняясь на самый высокий образец служения — апостольский:

«Аще велиши, владыко, на сию речь рад иду и пет, и бос, и без всего, егоже не веляше Бог учеником своим носити».

На что василевс замечает, что если бы Философ хотел только от своего имени идти, то лучше такого служения, завещанного самим Спасителем, и быть не может. Но Философ не сам от себя пойдёт, а ещё и царскую державу и её честь будет отстаивать. А потому, добавляет Михаил: «…честно иди с царскою помощию».

В чём могла состоять «царская помощь»? Разумеется, в том, чтобы поднять значимость подготовляемой поездки. К хазарам направляется не частное лицо, не какой-нибудь странствующий грамотей, а духовный посланник христианского государя. И потому придёт с высокими грамотами, и не один, а с достойным сопровождением.

Зима уже близка, и она — не самое подходящее время для путешествия к хазарской столице. И всё же со сборами нельзя затягивать. Зиму лучше переждать на полпути, в том же Херсоне. Уж там-то, находясь бок о бок с владениями кагана, Философ со своим братом узнают о хазарах куда больше и подготовятся к встрече куда лучше, чем здесь. И ещё Мефодию забота. Как государев стратиг, хотя и в запасе, пусть Мефодий и в Таврике, и далее по пути, и на месте не забывает, кроме своего иноческого послушания, и послушание воинское.

Ещё живя на Малом Олимпе, братья могли слышать старое монастырское предание: Вифинию, в том числе Никею, по дороге из приморского Эфеса навестил когда-то сам апостол Андрей. Именно отсюда начался его путь в Скифию. Надёжность предания удостоверяла житийная книга, которую о Первозванном и его хождении написал монах и пресвитер Епифаний, тоже насельник Горы. Вряд ли братья успели застать в живых высокоучёного инока. Над своей книгой он трудился ещё в первой половине века, совершив перед тем путешествие по «скифским» дорогам апостола, морским и сухопутным.

Теперь, собираясь в те же края, братья, надо думать, сделали всё возможное, чтобы раздобыть труд Епифания в качестве надёжного путеводителя. Дело в том, что добираться до Херсона им предстояло той самой морской дорогой, какою двигался когда-то апостол, а по его следам и Епифаний.

Понт Эвксинский веками, даже тысячелетиями приучал мореходов жаться ближе к берегам, и не только в пору зимних ненастий. Известные древние и средневековые описания плаваний, периплы, карты и лоции подсказывали исключительно прибрежный характер черноморской навигации. Правилу этому следовали не только опасливые купцы. Чаще всего не пренебрегали им и вожаки военных предприятий. Чтобы попасть от стен Царырада в Керчь или тот же Херсон, веками пользовались двумя хожеными водными путями: вдоль западного, фракийского берега, либо вдоль южного, малоазиатского, и далее восточного, кавказского. Хотя «Житие Кирилла» на этот счёт молчит, почти нет сомнения, что братья избрали второй путь, несмотря на его в два раза большую протяжённость.

Он выглядел предпочтительнее не только в силу своей большей обжитости. Это был, прежде всего, наиболее освящённый путь, в христианском понимании святости. Он был связан с именами великих светочей веры, начиная от первых апостолов — не одного лишь Андрея Первозванного, но и Симона Кананита, — затем великих учителей и Отцов Церкви, таких, как Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, и кончая святыми, совсем недавно просиявшими, — Георгием Амастридским, Стефаном Сурожским, Иоанном Готским[5].

Правила благочестия, обязательные для путешественника-христианина, а уж в первую очередь для странников, облечённых важной духовной миссией, подсказывали череду желательных остановок. К немалой радости братьев, стоянки обычно совпадали с нуждами самих корабелов. Или купцов, если из Босфора они вышли на торговом судне.

Одной из первых пристаней в такой череде для Мефодия и Константина могла стать богатая портовая Амастрида. В стенах главного здешнего храма хранились мощи святого Георгия, архиепископа Амастридского, возле которых однажды чудесным образом были вразумлены пришлые варвары-грабители. Какие? Горожане называли их то скифами, то росами. А когда случилось само нападение? Подсказывали: уже в нынешнем веке. Об этом и житие святителя Георгия сообщало. Не шла ли речь в житии о людях того самого народа Рос, который совсем недавно стоял громадным воинским табором под стенами Константинополя?

Новые бухты, причалы, долгие ночи, краткие дни, названия городов и городков — всё до зевоты привычно зрению и слуху понтийских морепашцев… Но братьев дорожное однообразие нисколько не смущало. Каждое новое имя, название напрягали память: они идут морем апостольским, морем андреевского креста. Гераклея, Синоп, Трапезунд, от которого Андрей посуху, через Пафлагонию и Каппадокию вернулся было в Иерусалим, чтобы через время снова прийти сюда же и продолжить прерванное на время шествие. Потому что это был его, Первозванного, особый «скифский жребий», как о том сказано у самых первых историков церкви — Оригена и Евсевия. Это была на его долю выпавшая, его попечению порученная сторона земли, самая отдалённая, самая неведомая, лишь за ближние неровные края кое-как ощупанная робкими пальцами заблудившихся скитальцев.

А Иоанн Златоуст? И он, великий сотворец Божественной литургии, однажды оказался на кавказском берегу Понта. Пусть прибыл сюда не по своей воле, пусть подвергнутый несправедливой царской опале, но и он наверняка многократно вспоминал здесь, в Армении, а потом в Иверии, об апостольском жребии галилейского рыбаря Андрея. Как братьям ведомо было, Златоуст, отзывавшийся на любой вопль язычников о вере, не оставлял пастырской заботой и задунайских скифов, посылал и к ним учителей. Пусть они позже иных приходят к Спасителю нашему, но Он и последних принимает как первых. В своём потрясающем по силе воздействия «Огласительном слове», читаемом в ночь пасхального торжества, не о тех ли скифах и говорил Златоуст, пророчески называя их людьми одиннадцатого часа? Потому что яснее иных провидел: жребий апостола Андрея не иссяк, не прерван его мученической кончиной.