Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя - Роже Нимье

—  Что ж тогда является завершением?

—  Ничто.

—  Господа, — обратился к присутствующим Поль де Гонди, — я прошу вас разделить со мной обед. Метафизические проблемы рождают дыры в желудке и пустоты, которые мы порой в себе ощущаем, — это вовсе не томленье духа, а признаки аппетита. Я призываю вас, господин Паскаль, поступать осмотрительнее, чем вы делали прежде.

Блез Паскаль зарумянился.

—  Вам кто-то говорил про меня?

—  Я получаю множество писем, сударь. Из Оверни и из других мест. Господин Ферма удостаивает меня своим доверием. 

— И что же вам сообщили?

— Именно то, что я вижу. Париж долго вас не позабавит, вы пройдете сквозь него, как сквозь кружево. Затем…

— Затем?

— Предоставим детальное рассмотрение предмета грядущим дням, — заключил будущий кардинал де Рец. —Как вы расцениваете гастрономические особенности утки?

XLI. ГДЕ ДОГОВОР О ВСЕОБЩЕМ МИРЕ НАХОДЯТ…

Что делал Планше весь апрель, никто не знает. Известно только, что он много разъезжал, всегда в нарядном суконном платье, всегда с пистолетами и кинжалом и останавливался в лучших гостиницах, где расплачивался наличными.

В то время как Планше путешествовал вполне материально, д'Артаньян путешествовал в мечтах.

Четырежды он умолял Бюсси сдержать свое слово и биться с ним на дуэли. И четырежды Бюсси качал головой слева направо и справа налево.

— Раз причины не существует, значит, нет и ссоры. Поищите чего другого.

Д'Артаньян надеялся, что Колино дю Валь подстроит его убийство. В самом деле, несколько камней упало на него с крыши, были перерезаны ремни, которыми крепилось седло его лошади. Когда он возвращался ночью из Сен-Жермена, поперек его дороги была натянута веревка. Но все это ни к чему не привело. Камни просвистели мимо этой достойной головы, седло только соскользнуло, и всадник удержал его между своими стальными ногами. Веревка лопнула секундой ранее при проезде повозки.

Бросая вызов судьбе, д'Артаньян принял настойчивые приглашения одного итальянского дворянина, который выдавал себя за аркольского принца, но был скорее сыном суконщика. Этот достойный человек славился своими сдобренными ядом супами и отравленными винами.

Тем не менее д'Артаньян трижды пообедал без последствий у любезного итальянца. Его принимали, как приближенного к королю человека, иначе говоря, как истинного вельможу. Его обильно потчевали ливерным паштетом из требухи, неповторимым рагу из лошадиных бабок и кроличьих ушей, жарким из мясистого хорька, прогорклым и прокисшим десертом. Ему предлагали в невероятных количествах забродившее вино с пеной и водорослями на поверхности. И потом для освежения — стаканчик белого вина с запахом порченого сидра. Рекомендовали в качестве прохладительного напитка слабительную микстуру.

Трезвенник в годину войны и веселый собутыльник при дворе, д'Артаньян был человеком с луженым оружейниками желудком.

И потому кушанья синьора Арколи не нанесли ему никакого вреда. Лишь однажды он попросил вечером у Мадлен стаканчик шабли для прояснения мозгов.

Наблюдая за тем, как он ищет смерти в самых недостойных местах, огорчаясь, что Планше с обещанными лекарствами так и не появился, Пелиссон де Пелиссар решил, наконец, вмешаться:

—  Дорогой друг,— заметил он,— не считаете ли вы, что небольшой моцион пойдет вам на пользу?

—  Почему вы хотите, чтоб что-то шло мне на пользу?

—  Потому что, черт возьми, так принято у людей. Но если вы желаете во что бы то ни стало наносить себе вред, то это ваше дело.

—  Я ничего не желаю,— угрюмо буркнул д'Артаньян.

—  Есть смысл отправиться во Фландрию. Король как раз собирается дать там два-три сражения. Он несколько утомлен и потому доверил командовать армией герцогу Энгиенскому.

—  Сыну принца Конде?

—  А вы его знаете?

—  Мне говорили о нем как о храбрейшем дворянине во всей Франции.

—  Да, превосходный молодой человек, надеюсь, он не обманет наших ожиданий.

—  Наших?

—  Потому что пока он командует армией, я буду при нем.

—  Каким же образом?

—  Король, понимаете ли, не может доверить судьбу всей армии юнцу. Он просил меня присмотреть. 

— Каким вы нашли его величество?

— Я ж вам сказал. Утомленный. Но это не помешало ему явить мне все ту же доброту. Он поручил мне присмотреть за его племянником герцогом и дать соответствующие распоряжения, чтоб обеспечить полную победу.

— Так, так…

— Поражение омрачило бы первые шаги этого молодого человека, он может потерять веру в себя.

— Разумеется.

— Я помогу ему сокрушить врага.

—Зная ваши способности в военном деле… Не сомневаюсь.

— Большое значение имеет здесь погода. Но, в конце концов, я уже изучил моих испанцев и буду очень удивлен, если им не достанется на орехи. Стоит поехать со мной, чтоб посмотреть на это.

— Мне?

— Да, вам. Поскольку вы еще в отпуске. Раз вы не доставили пока договора, вы можете меня сопровождать.

— Я подумаю, дорогой Пелиссон, дайте мне несколько дней на размышления.

— Как вам будет угодно. Вы присоединитесь ко мне во Фландрии.

— А ваш механизм по уничтожению Ла Фона?

— С этой стороны возникли кое-какие затруднения. Вы видели моего секретаря из Оверни?

— Если он так же владеет шпагой, как логикой, я отправил бы его на войну.

— Он делает вычисления с неимоверной быстротой, я надеюсь, он поможет мне установить машины, необходимые для моей системы. К сожалению…

— К сожалению?..

— Париж берет его за глотку.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что он с головой окунулся в светскую жизнь, он флиртует с дамами и дает советы игрокам, ибо в расчетах он дьявол.

— Ну, а дамы?

—  Он набросает чертеж души с той же легкостью, с какой иной раз опишет свойства равнобедренного треугольника.

—  Но о Ла Фоне пока ничего?

— Пока ничего.

— И о договоре тоже?

— И о договоре.

— Увы! Проклятый взрыв!

— Вдвойне проклятый для меня,— подхватил д'Артаньян.— Я не осмелился еще вам все сказать.

— Скажите! Сейчас самое время.

— Речь идет о папке, где были собраны письма, которые мне дороги.

— Минуточку, д'Артаньян, кажется, я начинаю догадываться…

— Папка пропала вместе со всеми вещами в момент взрыва.

— Какого цвета была папка?

— Красного.

— Мне кажется, делу можно помочь.

—  Боже мой, Пелиссон, вы возвращаете мне жизнь. И д'Артаньян встал, сияя от счастья.

—  Но я должен открыть вам одну вещь,— заметил он.