Волшебная книга Эндимиона - Мэттью Скелтон

Дни шли за днями, превращаясь в недели и месяцы. На смену теплу приходили холода, деревья желтели и тускнели, цветы жухли и увядали.

Воспоминания о Майнце не выходили у меня из головы, но, подобно растениям, становились менее яркими. Новая жизнь в Оксфорде затягивала все больше. Я начал выходить в город, бродить по улицам, смотрел на дома, людей. Здесь было много школяров, напоминавших мне непутевого Уильяма и проводивших большую часть времени в городских тавернах — особенно посещаемыми были «Медвежья» и «Пчелиный рой». Я запомнил эти названия, потому что порою заглядывал туда, чтобы скрыться от вездесущего взора Игнатиуса, который взял за привычку преследовать меня и на улицах. Что ему было нужно? Неужели хотел убедиться, что я на самом деле связан с нечистой силой и хожу на тайные свидания с ней?

Откуда-то он принес сведения о том, что на континенте Европы пышным цветом расцвела сейчас Черная Магия и чернокнижники начали в огромных количествах печатать нечестивые книги, сплошь состоящие из букв, перевернутых, как в зеркале. Он подозревал, что если я и не участвую в этом шабаше сам, то должен знать многое.

Его поведение не давало мне забыть об угрозе для Книги и заставляло все больше думать о ее безопасности и чаще носить в мешке за спиной.

Окончательный ответ на мои мысли об этом пришел морозным декабрьским утром, когда Теодорик взял меня с собой в центр города, где в небольшом каменном флигеле, примыкающем к церкви Девы Марии, он встречался с учеными мужами из университетских колледжей.

Пока они были заняты своими разговорами, я в который уж раз вспомнил слова спившегося студента Уильяма о том, что если ты задумал надежно спрятать что-либо, то лучше всего поместить это «что-либо» среди массы схожих предметов: шапку — среди шапок, книгу — среди книг.

Выйдя на улицу, я очутился между двух библиотек: одна называлась Старая и находилась на втором этаже маленького здания, где собирались ученые; другая еще только достраивалась. Где же та, которую Уильям сравнил с древней Александрийской и количество книг в которой чуть ли не превышало количество людей на свете?

Я беспомощно озирался, чувствуя себя почти обманутым. Как вдруг увидел в одной из стен церкви небольшую дверь, затененную растущим рядом с ней деревом. Что-то сказало мне: вот, вот оно, то самое место! И Книга в мешке за моей спиной чуть заметным движением подтвердила эти слова.

Что же там, за этой дверью?

Я оглянулся — не наблюдает ли за мною мой всегдашний соглядатай Игнатиус? Вблизи никого не было. Я спустился по нескольким каменным ступеням, толкнул дверь. Откроется она? Что-то говорило мне, что откроется.

Дверь поддалась и неохотно впустила меня в холодную могильную темноту. Однако воздух здесь был сухой и до странности свежий. Когда глаза привыкли к темноте, я прошел под низким кирпичным сводом в следующее помещение, где тоже пахло сухой землей и стены заросли паутиной, словно мхом. В крошечные низкие оконца едва пробивался свет. Трудно сказать, что хранилось раньше в этих помещениях под церковью, — сейчас они были пусты.

В общем, самый обыкновенный давно заброшенный подвал. И довольно странно было увидеть в нем, как раз посреди второй комнаты, что-то вроде колодца, только весьма мелкого — словно кто-то начал его рыть, а потом надоело, и отбросил прочь лопату.

Мне показалось, Книга толкнула меня в спину, как бы говоря: ну что же ты, Эндимион? Действуй! Прячь меня от глаз людских, пока не случилось худшего и Книгой не овладели темные силы Зла…

И, повинуясь ее зову, я быстро снял с плеч мешок с Книгой. Да, она доставила мне немало трудных минут: принудила бежать из Майнца от доброго мастера Гутенберга; обрекла на холод и голод в долгом пути; на болезнь, которая чуть не свела меня в могилу. Наконец, на то, что многие стали считать меня горбуном…

Однако, несмотря на все беды, я не забывал, что она, эта Книга, ни за что не должна попасть в руки тех, кто захочет использовать во зло силу и знание, какие она может дать человеку…

И потому решил, что ее нужно, наконец, спрятать. Спрятать именно здесь, в этой выемке, похожей на колодец, между Божиим Домом и библиотекой — в помещении, где у входа растет дерево, напоминающее то самое, на котором нашел прибежище Дракон. Но Дракон погиб, то дерево сгорело, а из остатков его ствола голландский умелец Лоренс Кустер вырезал буквы, которые легли в основу типографского шрифта. Мой мастер использовал для печати уже металлический шрифт, и это было ух как здорово!..

Что тут много говорить: можно считать, что мои приключения и злоключения, слава богу, закончились, когда я уложил мешок с Книгой в эту яму и стал засыпать оказавшейся на удивление рыхлой землей — словно она только и ждала прикосновения моих рук. Так зарывают, наверное, в землю семя, от которого ждут всхода…

И тут я услышал голос Теодорика, который звал меня со двора церкви. Обтерев испачканные руки, я вышел к нему, щурясь от яркого дневного света.

Жизнь, я увидел, продолжала идти обычным путем: торговцы шли и ехали со своим товаром; каменщики возводили совсем рядом здание новой библиотеки; мухи вились над кучами мусора; летали редкие в это время года птицы. Ничто не изменилось. И в то же время изменилось многое. Во всяком случае, для меня.

Я сбросил с души тяготившую меня ношу; выполнил, быть может, главное свое предназначение: избавил — надолго ли? — мир от черной тени вселенского Зла; почувствовал себя свободнее. И в то же время ощутил пустоту — как будто потерял часть самого себя.

И тут я вспомнил, что у меня осталось еще одно напоминание об истории с Драконом, а значит, и обо всем, что связано с этим, — осталась частица драконьей шкуры, кусок пергамента, в который тоже вложена неведомая волшебная сила — записная книжица с чудесным образом появившимся моим именем на переплете. И это говорит о том, что она по праву принадлежит мне. И еще о том, что моя история отнюдь не окончена: свиток пергамента еще связывает меня и с прошлым, и с неизвестным будущим. И это не просто листки бумаги — это мой голос… Которого у меня нет…

Дружеская рука коснулась моего плеча; ставшее уже близким и почти родным лицо Теодорика расцвело в улыбке. Я коснулся пальцами футляра у себя на поясе и последовал за монахом через Северные ворота в обитель Святого Иеремии.

Глава 25

Его разбудил поцелуй.

Блейк открыл глаза, Перед этим ему снилась снежная пустыня, и был он там совсем один, а сейчас рядом с ним отец. Как он попал в эту пустыню? Блейк зажмурился, снова раскрыл глаза. Отец никуда не исчезал. Как он плохо выглядит: похудел, круги под глазами. Но все равно от него веет знакомым ароматом табака, привычными теплыми запахами родного дома.

От всего этого к Блейку тоже пришло ощущение тепла. И безопасности. Он повернулся на постели, улегся на бок, улыбнулся… И снова уснул.

Несколько часов спустя он, вздрогнув, проснулся и сразу вспомнил то, что произошло. Во сне или наяву? Он по кусочкам собирал воспоминания… Темные коридоры, круглая комната в башне, страшная женщина в перчатках, желтый плащ Дак… Страх за нее, за себя… Скользкая покатая крыша… Тревожные звуки сирен… Все это сон или правда?.. А отец? Тоже был в сновидении?..

Блейк огляделся. Белые стены, несколько застеленных узких кроватей, и он лежит на такой же — на жесткой простыне, с жесткой подушкой под головой. Рядом стойка с каким-то чавкающим аппаратом, но к Блейку он, кажется, сейчас не подключен.

Значит, он в больнице. Но почему здесь столько народа: мама, папа, Дак, мужчина в белом халате. Он что-то говорит. Блейк прислушался.

— …Ничего страшного, мы сделали полное обследование, перевязали царапины и ссадины… поставили капельницу… — Это Блейк чувствовал по своему запястью. — Сильный удар, — продолжал врач, — пришелся на затылочную часть головы. Но серьезных последствий нет и не будет. Можете не волноваться… Скоро отпустим его домой…

Веки у Блейка отяжелели, но все же он достаточно ясно видел всех членов своей семьи, находившихся у постели: отца, он положил одну руку на плечо Дак, а другой обнимал мать Блейка, которая — он не сразу поверил в это — плакала.

Ему захотелось сказать ей, что не надо плакать, захотелось спросить отца, когда же тот приехал, и спросить у Дак, нашла ли она свой любимый желтый плащ, который он безжалостно скинул с крыши… И много чего еще захотелось ему сказать и спросить, но глаза сами собой закрылись, и он опять уснул.

Еще раз он проснулся от прикосновения ко лбу чьей-то прохладной руки.