Виткевич. Бунтарь. Солдат империи - Артем Юрьевич Рудницкий

дороге делаю в надежде скорого выздоровления. Но Аллах бляр мен не блярем? что случится – а между тем прощайте – время приближается, что я буду лишён удовольствия писать к Вам, заехав, где и Макар телят не гоняет»[338].

В Касре-Каджаре Ян регулярно встречался с Симоничем, с которым подробно обсуждал свои дальнейшие действия. Посланник был по-прежнему настроен решительно, полагая, что России следует активнее продвигать свои интересы и не церемониться с англичанами.

Отчуждение между дипломатическими миссиями все больше усиливалось, британцы вели неусыпное наблюдение за российским посольством. Приезд Виткевича они проморгали (тот не афишировал свое появление, соблюдая секретность) а вот на Браламберга сразу обратили внимание, истолковав его появление как очередное свидетельство русской поддержки шахского похода на Герат. Иван Федорович возникшую напряженность не отрицал, но оговаривался с аристократическим тактом, что «внешне отношения продолжали быть дружескими, поскольку все члены английской миссии были образованными и приятными людьми»[339].

Летом-осенью 1837 года русские дипломаты далеко обошли английских в своем влиянии на шаха и персидскую политику. Макнил сопротивлялся, стараясь сохранить более или менее нормальные отношения с персидским двором, но шаг за шагом сдавал позиции. Бернс в письме Уэйду высказался весьма образно: «Без мистера Макнила нас бы вскоре вышвырнули – с ним же черный день только отодвигается, и наши отношения с этой страной завершатся полным поражением и позором»[340]. Впрочем, этот вердикт прозвучал задолго до того, как наступила развязка той противоречивой ситуации, которая возникла в российско-персидско-британском «треугольнике», а если добавить афганский компонент, то в «квадрате».

Когда в августе 1837 года Виткевич отдыхал и лечился в Касре-Каджаре, персидского правителя, как уже стало ясно, не было в столице. В июле он выступил во главе экспедиционного корпуса осаждать Герат, что англичане однозначно расценили как успех российской политики и непосредственно графа Симонича. В нотах, передававшихся Даремом в российский МИД, указывалось, что именно Симонич подогревает завоевательные амбиции шаха.

Специфика позиции Петербурга отмечалась, никаких официальных указаний поощрять шаха посланник не получал, это было бы по меньшей мере неосмотрительно. Но представлялось совершенно понятным, что успех персидского монарха способствовал бы достижению искомой цели: объединению афганцев под покровительством Персии и России.

С этим, на первый взгляд, не согласуется свидетельство Браламберга, писавшего, что русский посланник отговаривал шаха от похода и то же самое делал британский полномочный министр Макнил[341]. Однако, во-первых, высокопоставленный дипломат в силу своего статуса не мог открыто призывать лидера страны пребывания к агрессии. Во-вторых, если он и отговаривал, то лишь в смысле переноса похода на более поздние сроки, с учетом того, что персы недостаточно хорошо подготовлены и перед тем, как возвращать «свою собственность», следовало бы привести в порядок «расстроенные финансы государства, улучшить управление»[342]. Об этом тоже упоминал Браламберг.

Что до Макнила, то он хорошо сознавал, что гератская экспедиция всецело противоречила британским интересам. «Английское правительство неодобрительно относилось к этому предприятию и пыталось любыми средствами его сорвать или, по крайней мере, помешать его осуществлению»[343]. Вместе с армией шаха к Герату отправился подполковник Стоддарт, которому велено было подробно информировать главу британской миссии о продвижении войск[344]. Ему ассистировали английские офицеры, находившиеся на персидской службе в качестве военных инструкторов, в том числе капитан артиллерии Тодд, майор Ферранд и несколько сержантов[345].

Ни Макнил, ни Симонич за шахом не последовали, чтобы не давать повода слухам и кривотолкам относительно позиции своих стран в отношении шахского похода. Но главы миссий догадывались, что позднее это, возможно, придется сделать. От русского посольства персидскую армию сопровождал секретарь миссии Эдвард Гатт, «глаза и уши» Симонича.

Иван Осипович рассказал Виткевичу и об оживленном дипломатическом обмене между шахом и кандагарскими братьями, целью которого являлось согласование двустороннего договора. Российский посланник, скорее всего, еще не знал, что проект этого документа выкрали английские шпионы, и он уже не являлся секретом для Калькутты и Лондона.

Симонич и Виткевич совместно разработали своего рода дорожную карту для Яна. Сначала ему предстояло посетить лагерь шаха, чтобы засвидетельствовать свое почтение владыке и заручиться у него одобрением своих дальнейших действий. Следующая остановка – Кандагар, где планировалось получить от Кохендиль-хана и его братьев подтверждение их готовности на коалиционное взаимодействие. Затем – Кабул, переговоры с Дост Мухаммед-ханом, что могло оказаться самой сложной задачей. Предложение о союзе с Россией было сделано эмиром около двух лет назад, с тех пор немало воды утекло, и отсутствие ответа можно было воспринять как отказ. Симоничу, вероятно, было известно, что кабульский владетель поддерживал контакты с англичанами и пытался с ними договориться. Но не факт, что до него уже успела дойти информация о прибытии в сентябре в Кабул по поручению генерал-губернатора Ост-Индии Окленда Александра Бернса…

События разворачивались стремительно, так что было желательно поторапливаться. Как только Виткевич почувствовал себя лучше, то сразу пустился в путь, имея при себе, помимо бумаг, переданных ему в Петербурге, письма Симонича, адресованные афаганским сардарам[346] и находившемуся в Кандагаре представителю шаха Кембер Али-хану[347]. В письме Дост Мухаммеду посланник объяснял причины отсутствия Гуссейна Али и просил отнестись к русскому эмиссару с уважением и вниманием, предоставив ему, если потребуется, возможность длительного пребывания в Кабуле.

Симонич также подготовил рекомендательное письмо Мохаммад-шаху, которое удостоверяло личность Виткевича и давало ему основания претендовать на поддержку персидского владыки.

«Настоящее письмо будет иметь счастье возложить к подножью трона Вашего Величества мой адъютант поручик Виткевич. Это – тот самый офицер, о котором я имел честь говорить Вашему Величеству, и который был назначен моим правительством сопровождать человека, которого Дост Мухаммед-хан Кабульский послал к Его Величеству императору. Этот человек, опасно заболев, был вынужден остановиться в Москве, и г-н Виткевич вследствие полученных им инструкций проследовал далее в одиночестве…Я счел, что будет весьма полезно как можно скорее отправить этого офицера в Кабул. С этой целью я направляю его в королевский лагерь Вашего

Величества с тем, чтобы оттуда он продолжил свое путешествие под могущественной защитой победоносных армий Вашего Величества. Смею рекомендовать г-на Виткевича Вашему Величеству как опытного офицера, который старательно и точно выполнит указания, коими Ваше Величество соблаговолит его удостоить. Миссия, доверенная ему при Дост Мухаммед-хане моим правительством, не имеет иной цели, кроме укрепления оного владетеля в намерении хранить уже проявленную им преданность Вашему Величеству и все более развивать связи с Персией. Однако, чтобы он мог достичь этой цели, необходимо окружить это дело глубокой тайной и отправить его из королевского лагеря так, чтобы никто