Трижды до восхода солнца - Татьяна Полякова

— Ну так повод есть, — дипломатично ответила я, устраиваясь на стуле в максимальной близости от сестры. Она лежала в одноместной палате, поэтому нашему разговору никто помешать не мог. — Как ты? все-таки задала я свой вопрос.

— Нормально. Перепугалась страшно. Пожить-то охота. Девушка я еще молодая. Теперь ускоренными темпами на поправку. Эскулап сказал, недели три меня здесь продержат как минимум.

— Три недели — фигня.

— Ага. Ты, пока я в больнице, лезть никуда не моги. Живи у предков и вообще… Серега Багрянский звонил?

— Конечно. Очень переживает. Его к тебе пока не пустят, только родных…

— Подвели мы парня. Ты ведь все рассказала? Значит, его тайна уже не тайна, а с отцом у него и без того проблемы…

— Нашла о чем печалиться. Он тоже хорош, втравил тебя в историю…

— Шум большой? — приглядываясь ко мне, спросила Агатка. Я пожала плечами. — Ясно. Сегодня со следаком разговаривала. Парень головастый и толк в своем деле знает. И вот что я тебе скажу, Фимка. Когда он вопросы задавал, а я на них отвечала, вся эта история показалась мне непроходимо глупой.

— Это как? — подумав, спросила я.

— Объяснить весьма трудно, может, оттого, что башка еще плохо варит. Но точно знаю: не туда нас а тобой занесло.

— Если не туда, то чего ты в больнице делаешь?

— Тот же следак задал вопрос: не было ли у меня врагов? Вдруг кто-то так разозлился, что решил, будто я на этом свете задержалась? Я немного напряглась, и набралось у меня пять кандидатов в злодеи.

— Ты парня успела разглядеть, того, что стрелял в тебя?

— Нет, конечно. Бейсболка на глаза надвинута, ворот свитера натянут до самого носа. Помню только красную куртку. Он подошел, постучал по стеклу, во мне даже ничего не екнуло, решила, спросить что-то хочет. Открыла окно… Фимка, если б ты не заорала, он бы не промазал. Рука у него дернулась, а целился он мне в башку, хотя, может, с перепугу показалось… пистолет с глушаком, он его под шарфом прятал, когда подходил. Юдину задушили, а здесь все по-другому, очень по-бандитски, знаешь ли, а у меня среди них есть стойкие недоброжелатели.

— Ты лучше о здоровье думай, а убийц пусть теперь менты ищут.

— Батя что говорит?

— По-моему, он в некоторой растерянности. В чудодейственной силе мемуаров у него сомнения. А ничего стоящего в отношении Юдиной мы не нарыли.

— Вот именно. Ничего стоящего. Точнее, вообще ничего. Так какого хрена в меня стрелять?

Ответ на этот вопрос мы не нашли ни в тот день, ни в следующий. Я смогла улизнуть из отчего дома сначала на работу, намекнув, что моя прямая обязанность заменить сестру на время ее отсутствия, а потом и в свою квартиру. Папа с вопросами больше не лез, зато мама превзошла себя, вот я и заторопилась смыться. Чтобы не нарваться на родительские проклятия, бодро отзванивалась каждые три часа. Родителям это в конце концов надоело, и меня оставили и покое.

В понедельник я вернулась из больницы, где в очередной раз навещала сестру, и обнаружила в приемной нашего офиса мужчину лет сорока, который при моем появлении поднялся и произнес:

— Ефимия Константиновна? Меня прислал Федор Осипович Багрянский. Он надеется, что вы не откажетесь встретиться с ним.

Само собой, я не отказалась, хотя и не ждала от встречи ничего хорошего. Шум в городе поднялся основательный, и выходило, что не без моей помощи.

На улице меня ждал роскошный лимузин, длинный, как шея жирафа. Водитель распахнул заднюю дверь, я устроилась на сиденье из белой кожи и потрясенно затихла. Ранее в таких машинах передвигаться не приходилось.

Через минуту лимузин плавно тронулся с места, а я почувствовала себя высокопоставленным покойником в катафалке похоронной фирмы с утонченным вкусом. То, что за мной прислали это чудо, вносило и мысли сумятицу. Я-то настроилась на выяснение отношений на повышенных тонах, но, по моему мнению, за человеком, с которым собираешься скандалить, такую машину посылать вовсе не обязательно. Чтобы разные мысли в голову не лезли, я решила, что машин у Багрянского, должно быть, много и он отправил ту, которая оказалась под рукой. Впоследствии выяснилось: примерно так все и было.

Багрянский принял меня в своем кабинете, таком же роскошном, как и его лимузин. Огромное окно с видом на собор и старый город, на стенах полотна современных художников. В живописи я была не сильна, но на всякий случай впечатлилась. Однако куда больше окружающей обстановки меня занимал сам хозяин кабинета. Даже сидя, он выглядел величественно, я бы сказала, монументально. Человек с бычьей шеей, широченными плечами и квадратным подбородком, с успевшими поредеть, совершенно седыми волосами, которые он зачесывал назад. Глаза у него были очень светлые, холодные, и оттого взгляд казался колючим и неприятным. Багрянский скупо улыбнулся, поднимаясь мне навстречу, и вежливо предложил присесть, чем окончательно сбил с толку, голос низкий, слова он произносил не спеша, тщательно их обдумывая, как человек, который хорошо знает, что к каждой его фразе прислушаются, взвесят, обсудят, а потом непременно переврут. Против воли возникло подозрительное волнение, в основном потому, что теперь я даже гадать не пыталась, что меня ждет.

— Ефимия Константиновна, — начал он, глядя мне в глаза, потребовалось значительное усилие, чтобы этот взгляд выдержать. — Я знаю, что произошло с вашей сестрой. Искренне надеюсь, с ней все будет в порядке… Я слышал, будто некоторые люди в городе склонны связывать это трагическое происшествие с моим именем, если быть точным, с именем моей жены. К большому сожалению, этому способствовал мой сын. Я разговаривал с ним сегодня, и он признался, что обратился к вашей сестре с просьбой прояснить некоторые обстоятельства смерти моей жены, По его словам, он заподозрил, что причина ее смерти вовсе не давняя болезнь, а следствие злого умысла. Идея совершенно нелепая, более того, абсолютно лишенная каких-либо оснований. Убийство ее подруги лишь укрепило его подозрения. С моей точки зрения, мой сын просто не отдает себе отчета в своих действиях…

— Федор Осипович, — перебила я. — Вы от меня чего хотите?

Он вдруг растерялся, не от вопроса, а от того, что кто-то посмел его перебить. Дядя всерьез считал себя всемогущим и пословицу «На все воля божья» трактовал по-своему, то есть кто тут господь бог, любому недотепе должно быть понятно сразу. Он немного помолчал, сцепив руки замком, и вторично улыбнулся краем губ.

— Хочу услышать ваше мнение, — склонив голову набок, произнес он. — Вы потратили время, и немалое, чтобы покопаться в этой истории. Уверен, какие-то выводы для себя вы успели сделать. Думаю, у вас нет причин скрывать их от меня.