Простой советский спасатель 2 (СИ) - Буров Дмитрий

Дохлая кукушка все также лежала пузом кверху, поджав лапки. Взгляд зацепился за оперение. Надо же, как досконально сделана игрушка, выглядит как живая. Тельце, разукрашенное вручную. Перышко к перышку, пятнышко к пятнышку, и коготочки такие острые, словно птице и впрямь скоро понадобятся, чтобы скакать с ветки на ветку и цепляться за них.

А это что у нас? Я пригляделся и очень удивился, обнаружив, что птичьи лапки можно открутить. Точнее, отвинтить можно было только одну, вторая оказалась цельной. Интересно, почему?

Я попробовал отсоединить лапу от самой ноги и, к моему удивлению, механизм легко поддался. Вскоре согнутая миниатюрная птичья нога оказалась в моих руках. Я оглядел ее со всех сторон и удивился еще больше, полость на срезе оказалась с какой-то выпуклостью. не долго думая, я нажал на эту пимпочку и от души выругался.

Один из пальце резко разогнулся, а из когтя выскочила тонкая игла. Твою ж дивизию! По телу прошла дрожь, в голове пронеслись отрывки из разных книг, когда вот из-за такой малости искатели сокровищ и потерянных артефактов заканчивали свою жизнь в тайниках. Как правило, иголки и прочие механизмы «добрые» пращуры смазывали каким-нибудь экзотическим ядом, от которого или противоядия не существовало, или на его изготовление требовался, по меньшей мере, месяц.

Так, и что это у нас? Отмычка? Ключ? Что можно открыть таким тонким ключиком? В памяти всплыли какие-то смутные воспоминания. Я нахмурился, пытаясь поймать картинку. Что я прошлой жизни я мог открывать такой штучкой? Я и иголкой-то не пользовался.

Когда не стало Галчонка, порванные вещи просто выносил на мусорку, если не подлежали починке. В любом другом случае мог отнести в ателье, чтобы зашили или починили. Молнии мужичок на рынке ремонтировал, там же и отлетевшие заклепки делал.

И тут до меня дошло: телефон! Точнее, не сам телефон, а штуковина, в которую вставляется сим-карта. Это на заре появления гаджетов, чтобы вставить симку, нужно было вскрыть заднюю крышку, вытащить аккумулятор, вставить карточку и проделать все манипуляции в обратном порядке.

В моём столетии технологии шагнули настолько глубоко и далеко вперед, что иной раз страшно становилось оттого, насколько быстро техника устаревает. Купил в магазине, донес до дома, все, считай, у тебя на руках уже устаревшая модель.

Прихватив хитро выдуманные часы, я уселся на диван, который стоял возле окна. Над столом висела люстра в тканевом абажуре, но даже если зажечь свет, толку будет мало. Эти старые советские плафоны скорее наводили сумрак, чем освещали пространство.

У Федора Васильевича висел тканевый оранжевый абажур. Подобный висел у меня в комнате. Эта лампа мне очень нравилась в детстве. Мягкий свет давал вечерами причудливые тени, и все вокруг мне казалось каким-то сказочным и добрым. «Забава, точно!» — само собой всплыло в голове название. Оранжевое чудо с бахромой по краям, подпитое изнутри отражателем из белой ткани.

Я улыбнулся еще шире, вспомнив, как устроил лестницу из стульев, чтобы добраться до люстры и рассмотреть её внутренности поближе. К моему великому огорчению, самостоятельно снять я ее не сумел, а мама почему-то запретила папе это делать, велев ждать генеральную уборку.

К тому моменту, когда настала время осенней генералочки, я благополучно забыл про свое желание. К тому же, мочить тараканов папиным тапком оказалось куда веселее, чем снимать люстру и не иметь возможности разобрать её на запчасти. Мама почему-то разрешила только аккуратно протереть влажной губкой внутри и снаружи.

Зато на тараканах я оторвался. Пока папа отдраивал стенки кухонных шкафчиков, а мама катала специальные тараканьи шарики из желтка и борной кислоты, чтобы распихать их под плинтусами, я отлавливал прусаков, не успевших сбежать.

Дом у нас был панельный, и вопреки всему убийственным методам, рыжие усатые твари появлялись во всех квартирах с завидной регулярностью. Мама их почему-то боялась прям до дрожи. Батя, смеялся и в шутку укорял: «Ну что же ты Аля, таракан — это же тоже кухонная у-у-у-тварь!»

В этот момент он подкладывал между носом и губой свернутую трубочкой газету, поворачивался к жене и шевелил импровизированными усами. Мама непременно вскрикивала, потом стукала отца мокрой тряпкой и принималась хохотать. Отец дурачился, изображая таракана, и басил:

«Таракан, Таракан, Тараканище!

Он рычит, и кричит,

И усами шевелит:

«Погодите, не спешите,

Я вас мигом проглочу!

Проглочу, проглочу, не помилую».

Я начинал скакать вокруг отца, и устраивал охоту на огромного прусака, размахивая тапком, а затем принимался ходить задом наперед и выкрикивать:

«Не кричи и не рычи,

Мы и сами усачи,

Можем мы и сами

Шевелить усами!»

Отец подхватывал меня на руки, усаживал на шею и мы гарцевали по кухне вдвоем, внезапно перевоплощаясь в заправских боевых коней. Мама давал нам полчаса, а затем командовала:

«Кто злодеев не боится

И с чудовищем сразится,

Я тому богатырю

Пирожочков напеку

И шарлотку из яблок пожалую!»

Кони снова превращались в мужчину и мальчика, и генеральная уборка оперативно заканчивалась. Шарлотку в нашей семье уважали наравне с бабушкиными пирожками.

Странная штука — память. Столько приятных воспоминаний всплыло при одном взгляде на оранжевый абажур.

«Ну, наконец-то!» — вырвалось у меня, я даже не поверил своим глазам. Это ж надо, малюсенькая точка все время была перед глазами, а я убил битых полчаса на поиски!

Подорвавшись с дивана нетерпеливо бросился к столу. В третий раз бережно уложил часы на стол, подхватил птичью лапку с выпрямленным пальцем, стараясь не уколоться о коготь-иглу, склонился к жердочке и вставил острие в едва заметное глазу отверстие.

«Прямо какая-то бронзовая птица получается, — мелькнуло в мыслях. — Интересно, ответы здесь или это только начало нового квеста?» Раздался едва слышный «тыцк», кончик насеста дрогнул и подался вперед. Я на всякий случай подставил ладонь, мало ли, упадет, ищи потом финтифлюшку на голом деревянном полу.

Крышечка соскользнула в руку, я нажал на пимпочку в ноге-ключе, пряча иголку, и отложил прибамбасы подальше на стол, чтобы не потерялись. Так, а теперь что? Трубочка оказалась полой. Я попытался заглянуть в темноту, но ничего не увидел. Решил потрясти, но часы стало жалко: вдруг что-то поломаю. Часовой механизм штука тонкая, не хотелось навредить такой красоте.

Мелькнула мысль: что если перекладина откручивается? Я подергал туда-сюда, покрутил и оказался прав. Трубка дрогнула, и начала со скрипом двигаться… против часовой стрелки. Да кто ж такой хитро мудрый создал эти часики? И кукушка с приветом, модно сказать, и циферблат с секретом, не догадаешься про рисунок. Теперь и насест с секретом.

Дрожащими от нетерпения руками отвинтил жердочку и осторожно перевернул её над столом. Моему разочарованию не было предела. Столько мучиться и на выходе получить пшик? Ну, старый черт! Ну, Федор Васильевич! Зачем ему понадобилось меня сюда отправлять? Или все-таки Игорек отыскал то, что было спрятано в часах.

От расстройства я стукнул насестом об стол и раздраженно отбросил железку на фотографии. Палочка упала на снимки и из отверстия выпала еще одна палочка. Я застыл, разглядывая тончайшую бумагу, свернутую в аккуратный рулончик.

Глава 21

Склонившись над тонким листом, я пытался разглядеть и опознать мелкие значки, нарисованные по краям карты. Но без лупы, тут походу, не обойтись. С сожалением отлипнув от увлекательного занятия, я отложил записку поближе к фотографиям, которые решил взять с собой, и принялся собирать раскуроченные часы с кукушкой.

Поколебавшись, вернул жердочку на место, чтобы не привлекать внимание к поломанному механизму. На сборку ушло минут двадцать, кровля домика никак не хотела становиться на место. Но мелкая сложная работа — мой конек.