Дориан Дарроу: Заговор кукол - Екатерина Лесина

— Но ящик…

— Можно было нанять грузчиков. Трезвых хороших грузчиков. Или Фло с Эгинсоном поручить. Но ты предпочел доверить ценную вещь кукле. Несовершенной, безмозглой кукле. Ко всему и приметной. Ну? В чем дело? — Доктор Дайвел провел ладонями по крышке, стряхивая пыль.

— Лукреция… она очень привязана. Она будет скучать и… я ведь исчез. Пойдут разговоры. А если и он исчезнет, то… — карлик говорил очень тихо. — Джованни не тупой! Он полезный. И если бы он тогда был со мной, он, а не крыса-Эгинсон, то мальчишка не сбежал бы! А я, между прочим, предупреждал, что он может уйти! Что всякое случается и…

Крохотная ладошка легла на кучерявые волосы и Джованни блаженно зажмурился.

— И теперь он точно больше не сунется в дом.

— Сунется, — доктор Дайвел говорил совершенно спокойно. — Голубок и горлица никогда не ссорятся. Поэтому сунется. Но ты мне врешь. А я не люблю, когда мои люди мне врут. Кому угодно, но не мне.

— Я не… — Карлик заглянул в темно-красные глаза доктора и, съежившись, признался. — Это всего пару раз было! Он же… и никто ничего не понял! Я хотел просто посмотреть! Вы же сами говорили, что мы должны наблюдать. Собирать информацию.

— И деньги.

— Нет-нет… ну, то есть да, только их совсем немного! Это сначала на него не ставили, а потом только на него и ставили. Он же сильнее. Всех сильнее.

Гигант заурчал и выдал:

— Джванни хрший.

— Хороший, хороший. На конфетку. Джованни — лучший из бойцов, потому что…

— Потому что кукла. Ненужная и опасная кукла. Избавься от него. Слышишь?

Карлик поник.

— Слышишь?

— Д-да.

Мысленно он проклял тот день, когда заключил сделку, которая изменила все. О да, Дьявол честно выполнил все свои обещания, но тем горше отдавать душу.

И Лукреция расстроится…

— Открывай, — доктор соизволил проявить нетерпение. И карлик достал из-за пояса связку ключей. Четыре замка, четыре щелчка и четыре слетевших дужки. Крышку столкнуть не вышло — силенок не хватило — и пришлось звать Джованни.

Гигант с легкостью переставил доску к стене и вернулся в угол. Ну зачем от него избавляться? Он тихий. Спокойный. Конфеты любит. И Лукрецию бережет. И времени на него самую малость уходит: завел, смазал и все. А что бои, так с ними и покончено.

— Ну разве она не совершенна? — Доктор Дайвел, запустив руки по локти в солому, вытащил из ящика фарфоровую голову размером с мяч. — Просто чудо!

Жуть. Как есть жуть, даже жутче того, что в подвале видеть случалось. Голова выглядела почти как настоящая. Вот только кожа чересчур бела да отливает глянцевой пленкой лака. И румянец рисованный, и глаза каменные. А вот волосики, те как есть настоящие, золотом мягчайшим, живым отливают, закручены в локоны, убраны под сетку.

— Я назову тебя Суок, — прошептал доктор на фарфоровое ухо.

Карлик пинком заставил Джованни подняться и, взяв за руку, потащил наверх. Там, под угасающим солнцем, он долго стоял, вглядываясь в небо, а гигант рядом приплясывал да смачно грыз леденец.

После Вогта Джорджианна велела ехать к себе. Визит несказанно ее утомил. Ну кто знал, что маэстро окажется столь упрям? Но тем дороже победа. А побеждать Джорджианна любила и теперь, уверившись в собственных силах, с энтузиазмом думала о деле.

Дело скромно пило кофе и помалкивало. В высшей степени благоразумное поведение.

— Бал — это первое знакомство. Представление вас. Все будут смотреть. Сравнивать. Обсуждать, — Джорджианна вдохнула волшебный аромат свежезаваренного чая.

О, она хорошо помнила это ощущение, когда вызолоченные двери распахиваются, пропуская в душную бальную залу, уже битком набитую людьми. И все замирают, оборачиваются разом, щупают настороженными взглядами, а после, столь же быстро утратив интерес, отворачиваются.

Пожалуй, последнее было хуже всего.

Шум. Гам. Музыка. Запахи, от которых кружится голова, и одиночество.

— Тебя, милочка, будут обсуждать с особой любовью. И тут уж ничего не поделаешь. На вопросы отвечай вежливо, но не особо распространяйся, иначе переврут и пустят сплетни. В прошлом году девица Стардайл обмолвилась, что ее гувернантка почитывает французские романы. Ты не представляешь, что говорили! Ну не о гувернантке, конечно. Кому она интересна? А вот Стардайлам пришлось уехать из города. Думаю, и в этом году им историю припомнят! — леди Джорджианна с наслаждением откинулась на спинку кресла. Еще бы корсет снять… или хотя бы не шнуровать столь туго…

Пишут, что у Лепаж талия семнадцать дюймов. На два меньше, чем у Джорджианны.

— Конечно, совсем дичиться не стоит. Поговорите о музыке или поэзии, лучше заранее почитать критические статьи в "Литературном салоне", дабы не попасть в неудобное положение. Или еще о театре. К примеру, можно смело говорить, что Кин великолепен, а Лепаж внушает некоторые надежды…

Эмили кивнула и заморгала часто-часто, будто вот-вот заплачет.

— А по-моему она отвратительна. Манерна. И переигрывает.

Эти наивные слова глубоко тронули Джорджианну. Правильно говорила мадам Алоизия о друге. О настоящем друге, с которым можно поделиться бедой, не опасаясь, что беда станет новой сплетней.

Но Джорджианна заставила себя улыбнуться и продолжила:

— Согласна. Лучше говори о надеждах. И веди себя скромно. Приглашения принимай, но навязываться не пытайся. Это дурновкусие. Если случиться быть представленной, присматривайся. И помни, что не все то золото, что блестит. Хороший муж как французский плащ с соболиной подкладкой. Внутренние достоинства с лихвой окупают внешнюю невзрачность. И выбирать его нужно столь же придирчиво, как и плащ. Чуть недосмотришь, и вместо соболя кошку крашеную подсунут. Чуть отвернешься, и моль поест.

Шестнадцатилетняя моль с голосом сирены и лицом ангела. Против такой ни один соболь, более того полинявший, не устоит.

Эх, Джорджи…

— Вы так умны, — сказала Эмили и осторожно прикоснулась к левретке. Собачонка, до того дремавшая, вдруг вскочила, вздыбила шерсть и зарычала, прижав уши к голове. Вот глупое создание!

— Извини, милочка, — Джорджианна спихнула левретку с софы, и та с готовностью забилась под стол. А рычать не прекратила. — И я не умна, я опытна…

И достаточно стара, чтобы давать кому-то советы.

— …я знаю, что в этом мире женщина сама по себе ничего не значит. И единственный ее шанс достичь хоть чего-то — составить удачную партию.

— А как же любовь?

Никак. Любовь приходит и уходит, состарившись как-то и вдруг.

— Любовь, милочка, чувство ненадежное. Не строй иллюзий.

Иначе, когда они станут рушиться, тебя погребет под завалами.