Акула. Отстрел воров - Андрей Кивинов

Некоторое время его «футболили» из одного кабинета в другой. В конце концов Андрей оказался перед молодым парнем в очках с толстыми стёклами. Парень выглядел искренне влюблённым в своё дело и слушал Акулова с интересом.

— Я думаю, что смогу вам помочь, — заявил он, ставя громовский ПК в ряд к ещё нескольким агрегатам. — Давайте распишусь на копии «сопроводиловки»…

Очевидно, взгляд Андрея выдавал его скептическое отношение к возможностям науки.

— Что, сомневаетесь? — парень поправил очки. — Напрасно!

— Да, хотелось бы ошибиться.

— Вы слишком редко к нам обращаетесь, отсюда и такое недоверие. Из Северного, кажется, никто ещё не приезжал.

— Так у вас такая очередь, что нет смысла ждать.

— А вам нужно срочно?

— Да как вам сказать… Вроде бы да, а с другой стороны — сомневаюсь я, что там окажется что-нибудь ценное.

— Честный ответ дорого стоит! Обычно все начинают кричать, что время не терпит. Специально постараюсь сделать быстрее…

В паспортном столе жилконторы Акулову разрешили посмотреть картотеку, не спросив специальный вкладыш к милицейскому удостоверению на право проверки, которые появились, пока он сидел. Выйдя на работу, Андрей неоднократно напоминал Катышеву, что вкладыша у него нет, и ББ всякий раз энергично кивал и обещал все устроить, но дальше пометок на календаре дело не шло.

Сотрудница, мельком взглянув на «ксиву» Андрея, подвела его к деревянному шкафчику и выдвинула один ящик:

— Шестьдесят второй дом? Смотрите здесь. Понадобится архив — скажете.

Иван вряд ли мог прятаться в десятой квартире. Она была самой большой на этаже, четырехкомнатной. Год назад в неё въехала семья из шести человек. Дети восьми и десяти лет, их родители — сорок два и тридцать четыре года, бабушка с дедушкой. Глава семьи числился работником банка, его жена — домохозяйкой. Ни по возрастному, ни по социальном цензу сосновский отморозок не мог иметь с ними пересечений. Разве что какие-то родственники? Акулов в этом сомневался. Скорее всего, осведомитель Шитова ошибся, или специально дал ложную информацию, чтобы отделаться от ментов, или добросовестно напутал.

Андрей припомнил разговор. Прежде чем сказать номер квартиры, «человечек» запнулся. Думал, как ловчее соврать? Или, помня адрес визуально, высчитывал номер? Откуда он вообще его знал?

Акулов просмотрел другие карточки. Пожилые пенсионеры, армянская семья, одинокая девушка. Её квартира была однокомнатной, номер двенадцать. До девяносто девятого года была прописана мать, выписана в связи со смертью. Жильё приватизировано, имеется телефон, общий метраж… Номер паспорта, серия, выдан… В графе «место работы» карандашом записано «студентка».

Отложив карточку в сторону, Акулов просмотрел весь подъезд. Другие жильцы интереса не представляли. Разве что кто-то сдал квартиру — но Андрей был почему-то уверен, что Иван не стал бы тратиться на аренду жилья. Так что или «человечек» все наврал, или беглец прячется под крылышком студентки.

Посетив дом, Акулов информацией не разжился. Жильцы, которые не побоялись открыть дверь и были готовы отвечать на вопросы, затруднялись сообщить что-либо ценное. Человека с внешностью Ивана никто припомнить не мог. В десятой квартире проживала большая семья, главу которой рано по утрам забирала машина, позже жена отвозила в школу детей, а старики гуляли вокруг дома или, в хорошую погоду, грелись на лавочке. Жиличку двенадцатой мало кто знал. Её мать работала в троллейбусном парке, умерла от болезни. Девушка где-то учится, собой невидна, одевается скромно, внимания соседей не привлекает. Бывают ли у неё гости — никто определённо сказать не мог.

Акулов съездил домой пообедать. Матери не было, еду готовил сам. Суп из пакета, пельмени — не было настроения делать что-нибудь вкусное. Позвонил сестре:

— Как дела?

— Выздоравливаю.

— Юрка дома?

— Работает.

— Я вечером заскочу.

— Когда ждать?

— Постараюсь пораньше.

Только положил трубку, как на пейджер пришло сообщение. Искал дежурный по управлению, просил срочно выйти на связь. Срочно не получилось: оба телефона дежурной части были заняты. Иногда, сквозь быстрые гудки, слышались голоса. Гунтере, медленно и уныло, читал какую-то сводку. Когда удалось пробиться, пейджер принял повторное сообщение.

— Арвидас, это Акулов! Что там у нас?

— Т-труп на ул-лице Заповедной….

Покойного Акулов знал.

Василий Губащенко, местный ворюга и наркоман. Иногда он «постукивал» Волгину, а в прошлом месяце, под нажимом сотрудников Управления собственной безопасности, дал показания на Волгина и Акулова, уличая их в том, что они отпустили задержанного преступника[11]. Сергея и Андрея тогда потрепали в городской прокуратуре, но ничего доказать не смогли.

Теперь Губащенко был мёртв.

Вместе с мачехой Василий занимал одну комнату в двухэтажном бараке, некогда отстроенном пленными немцами. Для жилья наркомана она смотрелась пристойно: чистенько, занавески на окнах, мебель исправная.

Труп лежал на диване, наискосок, пятками доставая до пола. Лицо было спокойно, глаза закрыты. Прилёг — и не проснулся. Внешние признаки насильственной смерти отсутствовали. Скорее всего, «передознулся». Или в героин оказалась подмешана какая-то гадость, но это только эксперт сможет определить. Если сможет. И если станет.

За столом скучал молодой участковый. Больше никого в комнате не было.

Акулов пролистал паспорт покойного. Оказывается, девятнадцать лет ему было. Сколько же времени он сидел на игле, если смотрелся на полный тридцатник?

— Что говорят? — спросил Андрей участкового.

— Мачеха его вчера вечером к крёстной ушла. Он здесь оставался. Сегодня утром пришла — уже холодный. Говорит, не трогала ничего, так и лежал…

— Когда она пришла?

— Часов в десять. Пока до нас дозвонилась, пока я приехал…

— А сейчас она где?

— У соседей. Бухает, наверное. Я приехал — она уже вдатая. Кричит, кормильца убили.

— Убили?

Участковый пожал плечами, потом высказал предположение:

— Её тут кто-то надоумил, что за убитого положена компенсация. Вот она и надрывается…

Из коридора донёсся плач. Голос быстро приближался, и только Акулов повернулся к двери, как в комнату вошла женщина.

Впрочем, назвать её женщиной можно было очень условно. Если покойный Губащенко лет пять ширялся «герычем», то она, как минимум, в пять раз дольше, квасила горькую.

Зацепилась за порог, но не упала. Пригляделась, пошатываясь.

И указала на Акулова скрюченным пальцем:

— Попался!

За её спиной, в коридоре, были видны ещё какие-то люди. Трезвых лиц не было. Хоть и немного, но приняли все. Стояли, неприятно молча. Ждали событий.

Мачеха сделала шаг вперёд. Её грязный палец дрожал. Сказала ошарашенному участковому:

— Как вы его быстро поймали!

И Андрею:

— Попался, изверг!

Наверное, хотела плюнуть Андрею в лицо. Решила, что не достанет, попробовала приблизиться, споткнулась о складку ковра и молча, головой вперёд, рухнула на пол. Акулов её поймать не успел. Да и не очень-то, если честно, пытался. Наверное, растерялся от неожиданности.

Толпа в коридоре пришла в возбуждение. Передние протиснулись в комнату, те, кто был сзади, рассосались по своим норам.

Женщину подняли, унесли в соседнюю комнату. На Акулова смотрели насторожённо, но объясняться ни с кем не пришлось. Нашёлся один человек, который знал, где Акулов работает. Он был достаточно трезв, чтобы успокоить толпу. Дверь закрылась, Акулов и участковый остались одни. Плюс труп на диване.

Сколько раз видел Акулов Василия? Три. Два — когда искали Артура Заварова[12], и последний раз на очной ставке в городской прокуратуре. Злости к нему Андрей не испытывал. Даже когда нарк пытался, следуя наставлениям УСБ, уличить их с Сергеем в получении взятки от Заварова. На «очняке» Андрей был готов вмазать ему промеж глаз. Как только чуть успокоился — отпустило. Помнится, ещё сказал Волгину:

— Сам сдохнет.

Как в воду глядел…

Кашлянул участковый:

— Что будем делать?

— Пищи протокол. Ты без машины? Я на улице подожду, довезу тебя до отдела.

Участковый хотел возразить, но Андрей уже вышел. На душе у него было муторно. Не первый виденный им труп, и даже не сотый. Тем более — не последний. Не самый, прямо сказать, достойный член общества умер. Тем более — неприязненные личные отношения. Отчего ж тогда такой неприятный осадок? Не в дурацком обвинении мачехи дело, что-то другое мешает свободно вздохнуть.

В коридоре обратил внимание на дверь комнаты Антона Шмелёва — погибшего друга Заварова. Она была заперта, но печати кто-то давно оборвал, только следы клея остались на косяке.

Во дворе закурил. Подошёл к занесённым снегом останкам машины Шмелёва. Прежде, чем бесхозную «оку» перегнали на милицейскую площадку, местное вороньё сняло колёса и двигатель, разворовало салон. Кузов сначала стоял на кирпичах, потом его кто-то спалил. Одного вора, позарившегося на сиденья, Волгин сумел разыскать. Несмотря на отсутствие заявления, мародёра удалось посадить. Правда, только на несколько дней. Вор подал жалобу, что был избит при задержании, и прокурор Воробьёв его отпустил. Ещё и проверку инициировал: с какой, дескать, стати Волгин занялся кражами, если его линия — раскрытие умышленных убийств? Как ни доказывали и сколько ни объясняли, а прокурор так и остался при своём мнении, что Волгин преследовал корыстный интерес…