Новый мир. № 8, 2002 - Журнал «Новый мир»

Эта трактовка вошла в общественный обиход, не встретив сопротивления у независимо мыслящей элиты. А вот бы где и противостоять «власти», вот бы где ее «поправить», приложив свой интеллектуальный профессионализм. Мол, как бы ни расценивать историю Российской империи, надо отдать себе отчет в том, что известное семидесятилетие есть не только не продолжение, но (как мы уже замечали) проективно заданное и целенаправленное отрицание ее бытия по всем статьям — строя, веры, культуры и быта; в прямом смысле — ее антиистория. Ну а для тех, кто стоит на стороне того утопического порыва, все бытие дореволюционной России — это лишь неудачная предыстория. Так или иначе, последовательность требует развести эти истории по разным руслам. И выбрать, что именно мы будем уважать. А «помнить»? Помнить надо все, но как помнить? Как быть с Октябрем — вычеркнуть? И да, и нет. Вычеркнуть из органического хода истории, но оставить как трагедию и провал в прошлом России, как оставляют памяти ради руины после бомбардировок или печи Освенцима. Надо вынести приговор торжествовавшей лжи, не поддаваясь ложной боязни нанести обиду пожилому поколению, вовлеченному в строительство утопии и как бы зря тогда прожившему жизнь. То, чего надо стыдиться и за что надо каяться в нашей истории, не исключает вовсе смысла существования обманутого человека — жизнь, в конце концов, не исчерпывается отношениями с государством, и добрые чувства человека не девальвируются оттого, что он жил в страшное время. Наоборот.

Широкой популярностью ныне пользуется трактовка Октябрьской революции как способа ускоренной модернизации страны, трактовка, унаследованная от бывших «сменовеховцев» и западных деидеологизированных политологов. И тут из реальной картины тоже оказалось вынуто тоталитарное жало, но антитоталитарии этого не заметили. Тексты свободолюбивых политологов кишат беспринципными и бездумными высказываниями типа: «ленинское машиноподобное государство… морально устарело» (А. Рубцов, руководящий «философ политического процесса, теории, идеологии и опыта формирования национальных идей»!). Значит, когда-то оно было своевременно? И что же такое здесь означает мораль?

А вот и еще одна характерная подмена смыслов, возникающая в результате того же отождествления взаимоотрицающих явлений — естественно-исторического (России) и проективно-утопического (СССР). 72 процента населения, как показали опросы, сожалеет о распаде былой страны, и все это гигантское большинство автоматически причисляется к лицам, которые тоскуют по «развитому социализму». На самом деле тоскуют, да не все. Более того, те, кто ностальгически вспоминают советскую родину, оплакивают развал прародины, не большевиками собранной земли «от края и до края», но ими, вкупе с демократами, разваленной. Однако благодаря тому, что два разных государства слиплись в общественном сознании в один ком, остается либо в качестве «демократа» радоваться распаду СССР (но одновременно оказаться врагом дружбы народов), либо огорчаться этому, но тогда очутиться на стороне коммунистического строя. Коммуно-патриотами внушено, и никем не опровергнуто, что объединение возможно только на почве реставрации советского режима. А для тех, кто хотел бы возродить Союз без коммунистов, то есть многонациональную Российскую державу, места в общественном сознании не предусмотрено. Запрет на возрождение России наложен неразличенцами с двух, казалось бы, противоположных сторон.

Для коммунистов теоретическая беспомощность либерального антипода — это дар небес, никто не высвечивает их темное, как у гоголевской ведьмочки, нутро, все течет в едином мутном потоке одним миром мазанных событий. Не пройдя даже общественного «нюрнбергского процесса» и пользуясь режимом наибольшего благоприятствования на независимых СМИ, коммунистический генералитет все больше входит в роль общественного обвинителя российских реформаторов. И вот бывшие партократы и vip-чиновники бывшего режима (вроде фигурирующих на ТВ сталинского наркома Байбакова и брежневского достопочтенного финансиста В. Павлова), приведшие страну к банкротству, устраивают по старой привычке публичный разнос деятелям новой России: «Мы создали великую державу, а вы разорили ее, организовали геноцид. Где богатства страны, где народные сбережения?» А либеральные фактотумы, даже те, кто не участвуют в войне с «властью», не знают, куда вести дело и что сказать, потому что не различают, где тут правда, а где ложь, отступают перед большевистским напором и судорожно ищут межеумочные, примиряющие формулировки.

А дело в том, что в обществе не прояснено представление о собственном прошлом, а потому и о том, от какого наследства нужно отказываться и какое преумножать. Сменившая партидеологов интеллигенция, призванная понимать (ведь интеллигент — значит «понимающий»), не исполняет просвещенческих функций, не разгребает умственных завалов, а, напротив, громоздит их, входя в «исторический компромисс» с коммунистами.

И это неудивительно. Если вдуматься в генезис конкурирующих сторон, то обнаружится общее «орденское» оппозиционное русло, последовательными ответвлениями которого окажутся коммунизм и — нынешний либерализм. Радикально-революционная интеллигенция «веховских» времен послужила повивальной бабкой социалистической революции семнадцатого года, а соответственно и следующего за ней коммунистического строя, на защите которого стоят наши коммуно-патриоты; сегодняшняя интеллектуальная оппозиция тоже устремлена на новый переворот в российских устоях.

Родовое свойство, или, как писал П. Струве, «историческое значение интеллигенции в России „определяется“ ее отношением к государству в его идее и в его реальном воплощении», а именно — «отщепенством» от него и враждебностью к нему. Свойство это, как мы наблюдаем, интеллигенция сохранила от юности своей вплоть до новейшего своего извода. Другой ее чертой Струве и вообще «веховцы» называют «безрелигиозность», что также не требует доказательств применительно к сегодняшним трубадурам-либертариям. Но в связи с этим встает вопрос уже об отщепенстве не от тысячелетней российской истории, но и ото всей двухтысячелетней цивилизации.

При очевидном расхождении с радикальным «орденом» интеллигенции предреволюционной поры нынешние российские противогосударственники, отказавшиеся, видимо, от идеи социальной революции, не отказались от мечты об очередном переломе российского хребта, но теперь уже путем замены России неким среднестатистическим государством западного типа, освободившимся от всех исторических черт, то есть тоже родившимся из головы. Согласитесь, замысел не менее радикальный, чем у сторонников насильственного свержения прежнего строя. Это два последовательных этапа на пути одного и того же утопического проективного сознания, вытеснившего в процессе секуляризации Европы идею спасения, которою она, худо-бедно, до некоторых пор жила.

Две эти последовательных идеологических формации оказались между тем одновременно наличествующими в России силами, претендующими на решение ее судьбы.

Между тем, сравнивая два варианта по масштабу грозящих России перелицовок, можно опасаться, что «Декларация прав человека» 1948 года, в том виде, как она взята на вооружение современными либералами, будет штукой посильнее «Манифеста» К. Маркса 1848 (как пережитого и знакомого нам зла), и от нее-то и следует ждать «окончательного решения» русского вопроса.

6. «Либерализм — единственный путь для всего человечества»[21]

Ты для себя лишь хочешь воли.

Опасение неожиданное, ведь «орден» интеллигенции начала — теперь уже прошлого — века был оснащен в конечном итоге целенаправленной стратегией и всеохватной идеологией переделки мира «по новому штату»; он намечал сделать счастливой Россию (а затем, опираясь на эту «вакантную нацию», как на трамплин, осчастливить и остальной мир). Теперешним либеральным вестернизаторам, желающим, чтобы на месте России оказалась страна, «как все другие цивилизованные страны», не требуется особо разработанных систем, и поэтому тут-то, казалось бы, нечего опасаться наступления нового заорганизованного мирового порядка. Основатели «светлого будущего» вооружались идеей, связанной с утесняющей регламентацией, нынешние вестернизаторы — идеей свободы. В отличие от первой идеи, второй ничего вроде бы не нужно, кроме ликвидации помех на ее пути. И этому замечательно соответствует то обстоятельство, что новейший либерализм, в пику предшествующему тоталитаризму, принципиально выступает как идеология деидеологизма.

Мишень обстрела — государство — предстает в виде чудища обла, озорна и лаяй, плавает в непроглядном умственном тумане. Самые авангардные знаменосцы свободы изъясняются о нем с марксистской прямотой и даже еще прямее: орудие подавления. Но если в марксизме оно — орудие подавления одного класса другим, то здесь — орган подавления общества в целом со всеми его стратами. Встает множество недоуменных вопросов: кто конкретно осуществляет подавление? «Власть», «Кремль», Президент? И если государство и общество — ярые враги, то зачем вообще оно, государство, нужно, кто его выдумал? Ведь даже основоположники марксизма оставляли за ним полезные и необходимые гражданские функции. У наших же либералов какой-то анархистский, а не либеральный взгляд на феномен государства. Однако несообразность появляется уже оттого, что этот принципиальный антиэтатистский негативизм распространяется только на Россию, даже и демократическую, и каким-то образом совершенно не затрагивает государство на Западе, которое принимается само собой как вполне уместный и благодетельный институт. Где тут собака зарыта, мыслящая таким эксклюзивным образом публика объяснить не спешит.