Дикая - Шерил Стрэйд

Делать это было больно, но необходимо. Я любила книги в моей обычной, домаршрутной жизни, но на тропе они обрели еще большее значение. Они были другим миром, в котором я могла затеряться, когда тот, в котором я находилась на самом деле, становился слишком одиноким, или грубым, или невыносимым. Разбивая по вечерам лагерь, я спешила как можно скорее справиться с текущими задачами — поставить палатку, отфильтровать воду, приготовить ужин, — чтобы потом можно было усесться в укрытии палатки, на стульчик, зажав коленями котелок с горячей едой. Я ела, держа ложку в одной руке, а книжку — в другой, читая при свете налобного фонарика, пока небо над палаткой постепенно темнело. В первую неделю своего похода я часто была слишком изнурена, чтобы прочесть более одной-двух страниц перед сном. Но, становясь сильнее, стала читать больше, жаждая спастись от скуки и утомительности дней. И каждое утро сжигала то, что прочла накануне вечером.

У меня и в мыслях никогда не было, что я буду жечь книги, но мне отчаянно хотелось хоть немного облегчить свою ношу.

Когда я держала в руках еще не испорченный экземпляр рассказов О’Коннор, из своей палатки выглянул Альберт.

— Кажется, ты не прочь лишиться кое-каких вещичек, — проговорил он. — Нужна помощь?

— На самом деле, — протянула я, сокрушенно улыбаясь ему, — нужна.

— Тогда начнем. Вот что я хочу, чтобы ты сделала: упакуй свой рюкзак точно так же, как если бы ты собиралась уйти отсюда на следующий отрезок маршрута, и с этого начнем.

И он отправился к реке с огрызком зубной щетки в руке — кончик которой он, несомненно, позаботился заранее обломать, чтобы сэкономить на весе.

Я принялась за работу, соединяя новое со старым, и чувствуя себя так, будто прохожу тест, который обречена провалить. Когда я закончила, Альберт вернулся и методично распаковал мой рюкзак. Он укладывал каждый предмет в одну из двух стопок — одной предстояло вернуться обратно в рюкзак, а другой — либо оказаться в пустой теперь коробке, которую я могла послать почтой домой, либо остаться в коробке для походников с МТХ на крыльце универмага Кеннеди-Медоуз, чтобы этими вещами поживились другие. В эту коробку отправилась складная пила, миниатюрный бинокль, мегаваттная вспышка для камеры, которую я так до сих пор и не использовала. Под моим взглядом Альберт отпихнул в сторону дезодорант, чьи способности я переоценила, и одноразовый станок для бритья, который я взяла с собой со смутным представлением о том, что неплохо бы иногда побрить ноги и подмышки, и — к моему вящему смущению — толстую пачку презервативов, которую я засунула в свою первую аптечку.

Он укладывал каждый предмет в одну из двух стопок. Одной предстояло вернуться обратно в рюкзак, а другой — либо отправиться домой по почте, либо остаться в коробке для походников с МТХ.

— Они тебе действительно нужны? — спросил Альберт, держа в руке презервативы. Альберт, георгианский папочка, «скаут-орел», чье обручальное кольцо сверкало на солнце, который откромсал рукоятку от собственной зубной щетки, но, несомненно, таскал в своем рюкзаке карманную Библию. Он смотрел на меня с каменным лицом солдата, в то время как белые пластиковые обертки дюжины ультратонких презервативов без смазки издавали в его руке негромкий треск, разворачиваясь, как серпантин.

— Нет, — пробормотала я, чувствуя, что вот-вот умру со стыда. Мысль заниматься сексом казалась мне сейчас абсурдной. А когда я упаковывала свое снаряжение, он представлялся мне вероятной перспективой — тогда, когда я еще понятия не имела, что́ прохождение Маршрута Тихоокеанского хребта сотворит с моим телом. Я не видела себя с тех пор, как покинула мотель в Риджкресте. Но после того как мужчины ушли спать, воспользовалась возможностью взглянуть на свое лицо в зеркальце, висевшее на борту трейлера Эда. Я выглядела загорелой и грязной, несмотря на мое недавнее плескание в реке. Я чуть похудела, а мои блондинистые волосы стали на оттенок светлее и местами прилипали к голове, местами стояли торчком благодаря комбинации засохшего пота, речной воды и пыли.

Я не выглядела как женщина, которой может понадобиться дюжина презервативов.

Но Альберт не останавливался, чтобы поразмыслить о таких вещах — буду я с кем-то спать или нет, красива я или нет. Он продолжал шерстить мой рюкзак, задавая мне отрывистые вопросы всякий раз, прежде чем сунуть еще одну вещь, которую я прежде считала необходимой, в стопку, от которой предстояло избавиться. Я кивала почти каждый раз, когда он поднимал какой-нибудь предмет, соглашаясь, что без него можно обойтись, хотя прочно держала оборону, когда зашла речь о «Полном собрании рассказов» и моей любимой нетронутой книжке «Мечты об общем языке». Я также не дала выбросить мой дневник, в который записывала все, что делала в это лето. А улучив момент, когда Альберт не смотрел в мою сторону, оторвала один презерватив от конца толстого свертка, который он отбросил в сторону, и незаметно сунула его в задний карман своих шортов.

— Так что же привело тебя сюда? — спросил Альберт, покончив со своей работой. Он сел на скамейку возле стола, сложив перед собой на столе широкие ладони.

— Сюда — в смысле на МТХ? — уточнила я.

Он кивнул и стал наблюдать, как я запихиваю разнообразные предметы, о которых мы договорились, что они мне нужны, обратно в рюкзак.

— Я расскажу тебе, почему я это делаю, — проговорил он быстро, не успела я вымолвить ни слова. — Для меня это была мечта всей жизни. Когда я услышал об этом маршруте, подумал: «Вот что я хотел бы сделать перед тем, как отправлюсь встретиться с Господом», — и он тихонько постучал костяшками о стол. — А ты что скажешь, девочка? У меня есть теория, что большинство людей обладают здравым смыслом. У них у всех есть свои причины. Что-то такое, что погнало их сюда.

После того как мужчины ушли спать, я взглянула в зеркальце, висевшее на борту трейлера. Я не выглядела как женщина, которой может понадобиться дюжина презервативов.

— Не знаю, — заколебалась я. Я не собиралась рассказывать пятидесятилетнему христианину из Джорджии, «скауту-орлу», почему я решила блуждать в одиночку в лесах на протяжении трех полных месяцев, какой бы добротой ни лучились его глаза, когда он улыбался. То, что принудило меня идти по этому маршруту, прозвучало бы для него скандально, а для меня — сомнительно. И нам обоим этот рассказ лишь открыл бы, насколько шаткая основа скрывалась под всем этим предприятием.

— Главным образом, — проговорила я, — мне казалось, что это будет весело.

— Ты называешь это весельем? — переспросил он, и мы оба расхохотались.