Русская община и коммунизм - Жак Каматт

(без иллюзий об ограничениях этого разрыва). Работа Маркса очень важна для этого разрыва. Но она содержит большой недостаток: она не объясняет всё величие мистификации потому что не осознаёт бегство капитала.

Ранее, революция была возможной, как только обнажалась мистификация; революционный процесс был её уничтожением. Сегодня, человек поглощён, не только в предопределённости класса, в ловушке которого он находился веками, но как биологическое существо. Уничтожена должна быть тотальность. Разоблачения мистификации уже недостаточно. Бунт человека поставленного под угрозу в своей непосредственной повседневной жизни выходит за рамки разоблачения мистификации. Проблема в том, чтобы создать иную жизнь. Эта проблема лежит одновременно по ту сторону старого дискурса о рабочем движении и его старой практики, так и вне критики, рассматривающей это движение как идеологию (а человека как идеологический осадок).

3. Репрессивное сознание

Мистификация воздействует не только на капиталистическое общество, но и на теорию капитализма. Марксистская теория, поднятая до ранга пролетарского сознания, является новой формой сознания: репрессивного сознания. Мы опишем некоторые из его характеристик, оставляя в стороне проблему определения того, все ли формы сознания в истории были репрессивными.

Объектом репрессивного сознания является цель, которую, оно, по его собственному мнению, контролирует. Поскольку между этой целью и непосредственной реальностью существует разрыв, это сознание становится теологическим и рафинирует различия между минимальной или непосредственной программой и максимальной, будущей, или переходной программой. Но чем длиннее путь к её реализации, тем больше сознание становится самоцелью и рафинируется в организации, которая воплощает эту цель.

Проект этого сознания подразумевает подгонку реальности под свою концепцию. Это источник всех софизмов о различиях между субъективными и объективными элементами. Оно существует, но не может быть. И как раз из-за своей неспособности быть, оно должно отрицать и презирать всё, что пытается проявиться, быть.

Иными словами, оно существует, но нуждается в определённых событиях для того, чтобы быть реальным. Поскольку оно является продуктом прошлого, любое текущее событие отрицает его. Так оно может существовать только в качестве полемики с реальностью. Оно отрицает всё. Оно может выжить только замораживаясь, становясь всё более тоталитарным. Для того, чтобы действовать, оно должно быть организованным: отсюда мистика партии, советов и прочих коагуляций деспотического сознания.

Любое прямое действие, не признающее это сознание (а любой политический рэкет притворяется воплощением истинного сознания), осуждается им. За осуждением следует оправдание: нетерпение тех, кто бунтует, недостаток зрелости, провокации господствующего класса. Картину дополняют литании мелкобуржуазного характера вечных анархистов и утопизм интеллектуалов и молодёжи. Борьба не является реальной если не оживляет классовое сознание; некоторые даже желают войны для того, чтобы это сознание наконец появилось.

Теория превратилась в репрессивное сознание. Пролетариат стал мифом, не в смысле своего существования, а в смысле своей революционной роли класса, который должен освободить человечество и таким образом разрешить все социально-экономические противоречия. В реальности он существует во всех странах, характеризующихся формальным господством капитала, где этот пролетариат всё ещё является большинством населения; в странах, характеризующихся реальным господством капитала, можно найти огромное количество мужчин и женщин, живущих в условиях пролетариев 19-го века. Но деятельность любой партии или группы организуется вокруг мифа. Миф является их источником. Всё начинается с появлением этого класса, который определяется как единственный революционный класс в истории, или, по крайней мере, самый революционный. Всё что случилось до этого рассматривается как функция для возникновения этого класса, а все предыдущие события вторичны по отношению ко всему, что пережил или создал пролетариат. Он определяет даже поведение. Любой пролетарий спасён; любой не-пролетарий должен искупить своё непролетарское происхождение различными видами деятельности, вплоть до отбывания сроков на фабриках. Группа достигает революционного существования только в тот момент, когда она может предъявить одного или нескольких «подлинных» пролетариев. Наличие человека с мозолистыми руками является гарантией, сертификатом революционной подлинности. Содержание программы, отстаиваемой группой, её теория, даже её действия, перестают быть важными; обладает значением лишь присутствие или отсутствие «пролетария». Миф поддерживает и оживляет антагонизм между интеллектом и физическим трудом. Многие коммунисты рабочих советов превратили анти-интеллектуализм в культ, служащий им в качестве замены теории и оправдания. Они могут плести любой идиотизм; они будут спасены; они пролетарии.

Точно так же, как многие думают, что тот, кто выходит из партии перестаёт быть революционером, считается невозможным быть революционером, не занимая пролетарскую позицию, не обладая пролетарскими добродетелями. Контрреволюция заканчивается на мифических границах, отделяющих пролетариат от остального социального тела. Любое действие во имя пролетарского движения оправдано. Человек действует не из потребности действовать, не из ненависти к капиталу, но потому что пролетариат должен восстановить свою классовую базу. Действие и мысль разоблачаются посредниками.

Вот как, особенно после 1945-го, пролетариат, как революционный класс, изжил себя: через свой миф.

Историческое изучение пролетарских революционных движений пролило бы свет на ограниченный характер этого класса. Сам Маркс ясно показал его реформистский характер. В общем и целом, начиная с 1848-го, когда он требовал права на труд, до 1917–1923 гг., когда он требовал полной занятости и самоуправления для рабочих профсоюзов, пролетариат бунтовал исключительно внутри капиталистической системы. Это кажется противоречием с Марксовыми «Критическими заметками к статье ‘Король Пруссии и социальная реформа’ пруссака». Но в этот момент пролетариат реально выказывал себя как класс без резервов, как тотальное отрицание. Он был вынужден создать полный разрыв, который позволяет представить какой может быть коммунистическая революция, а следовательно коммунизм153. Маркс был прав; но капиталистический способ производства, для того, чтобы выжить, был вынужден уничтожить подрывавшее его отрицание. Пролетариат, который находится вне общества, как Маркс и Энгельс говорят в «Немецкой идеологии», всё больше интегрируется в общество; он интегрируется в той степени, в которой он борется за выживание, за укрепление; чем более он самоорганизуется, тем более он становится реформистским. Он успешно, вместе с Социалистической Партией Германии, формирует контр-общество, которое в конечном итоге поглощается обществом капитала, и тогда заканчивается отрицающее движение пролетариата154.

Разве Каутский, Бернштейн и Ленин не распознали просто реальность рабочего движения, когда они заявили, что его необходимо было объединить с социалистическим движением: «Рабочее движение и социализм ни в коей мере не идентичны по своей природе» (Каутский)?

Разве дискредитированное заявление Ленина о том, что пролетариат, сам по себе, способен обрести лишь профсоюзное сознание, не описывает истину о классе, привязанном к капиталу? Его можно критиковать только с точки зрения различения, проводимого Марксом в Нищете философии, между классом, как объектом капитала и классом как субъектом. Без революционного подъёма пролетариат не может стать субъектом. Процесс, через который он должен был стать субъектом, подразумевал вмешательство постороннего,