Лучший друг моего парня (СИ) - Манич Мария

Впереди меня и сзади загорается дальний свет сразу нескольких автомобилей. Две машины с рёвом срываются с места и несутся в сторону предполагаемой аварии.

Рядом из темноты появляется «майбах» Соколова, за рулем бледный и перепуганный Саша, похожий на смерть. Он одним взмахом руки предлагает залезть в салон, и вот я уже там.

— Что случилось? Где Мирон? Так было задумано? — спрашиваю сквозь отбивающие чечётку зубы.

Я нахожусь в таком нервном напряжении и физическом истощении, что кажется вот-вот потеряю сознание. Для меня всё это слишком, организм не выдерживает. Даже слёз нет: горло душит спазмами, глаза печёт, но солёная жидкость отказывается вытекать.

— Я не знаю, — отрывисто произносит мой бывший парень и спешит туда, где уже собирается толпа. — Не знаю.

Я первой выскакиваю из «майбаха», прежде чем он успевает полностью остановиться. До ушей долетает сигнал сирен. Кто-то уже вызвал скорую и, видимо, полицию. Растолкав толпу, вижу, что джип Змея завалился на бок и из-под его капота валит дым.

У машины Мирона с одной стороны смят капот, а по лобовому стеклу ползёт сеточка трещин. Сдерживая рвущиеся наружу всхлипы, прикрываю ладонью рот. Водительская дверь распахнута, а самого хозяина нигде нет…

Шарю глазами по взволнованным людям, которые сейчас для меня выглядят как одна масса. Все на одно лицо. Я же ищу одно-единственное, конкретное.

И спустя бесконечность нахожу.

Живой и почти невредимый.

Его лицо залито кровью так сильно, что я в ужасе отшатываюсь, внутренне умирая за этот день ещё раз.

Несмотря на это, Гейден помогает выбраться из джипа рыдающей и трясущейся Еве.

— Илья? — тихо пищит девчонка, продолжая умываться слезами.

Она мелко переступает, явно щадя ногу, и кривится от боли. Её отбитого на голову парня нигде не видно.

Передав её прибывшим на место врачам, Мирон кивает двум другим в сторону, и только сейчас я вижу лежащего плашмя на земле Змея. Он не двигается, к нему никто не подходит. И я боюсь представить, что это может означать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но потом мы все слышим тихий глухой стон, и, кажется, все зеваки разом выдыхают. Живой.

Мирон присаживается рядом со своим противником на корточки и, склонив голову набок, тихо, но отчетливо, так чтобы все слышали, произносит:

— Нравится, Аспидов? Это за Марка… — Не дожидаясь ответа, похлопывает того по плечу и под очередной стон поднимается на ноги.

Делаю робкий шаг вперёд, а затем ещё один и ещё. Гейден вскидывает голову и смотрит прямо на меня, выворачивая мою душу наизнанку одним лишь взглядом. В нём столько всего! Удивление, облегчение, жажда.

Он вытирает бегущую по лицу кровь рукавом толстовки, размазывая ту по щекам, и идёт ко мне.

Злой, опасный и какой-то бесконечно усталый.

— Цела? — выдыхает хрипло.

Киваю.

Бегло ощупывает моё тело взглядом с головы до ног, как будто ищет подтверждение. Задерживается на грязных после падения коленях и возвращается к лицу.

— А ты? — мне приходится буквально выталкивать из себя слова.

— Жить буду, — он даже в этой ситуации усмехается.

Выглядит при этом жутко, с размазанной по лицу кровью, всклокоченными волосами и горящими адским пламенем глазами.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Я шагаю вперёд и, наплевав на толпу свидетелей, врачей и трущегося где-то рядом Соколова, обнимаю Мирона за шею, глажу его каменные напряжённые плечи. Утыкаюсь носом ему в грудь и жмусь сильнее, прощая себе эту минутную слабость. Глотаю запах Мирона, зарываюсь пальцами в его волосы под тихое шипение. Трогаю. Трогаю.

И клянусь, что, как только эта ночь закончится, между нами всё будет как прежде. А пока можно позволить чувствам взять контроль над разумом.

— Испугалась? — звучит тихо около самого уха.

Его руки гладят мою спину, плечи, спускаются к талии и притягивают к себе ещё ближе.

— Да. Очень.

— Я извинюсь.

Вскидываю голову и, прищурившись, смотрю в тёмные порочные глаза Мирона. Он и в этот момент думает лишь о сексе? Ужасный человек. Ужасный, испорченный и такой манящий, что, несмотря на всё произошедшее, у меня сводит судорогой низ живота.

— Извинись сейчас.

Мирон хмыкает и тянется к моим губам.

— Мир, там полиция подъезжает, — голос Соколова доносится как через вату. — Пора валить.

Чёртов ревнивый Саша! Оборачиваюсь и смотрю на парня, сверлящего нас — по большей части меня — гневным взглядом налитых кровью глаз.

— Поехали, — говорит Мирон и, переплетя наши пальцы, тянет за собой.

Без пререканий забираюсь на заднее сиденье «майбаха», Гейден садится рядом, притягивая к себе за плечи. Откинув голову назад, зажимает нос, пока Саша, дав по газам, увозит нас от этого страшного поля.

24

Я думала, мы поедем в больницу, поэтому немного удивляюсь, когда Соколов заворачивает к своему жилищному комплексу. Три высотки, аккуратно вписанные в исторический центр города. Искусственный свет бликует в панорамных окнах и смешивается с первыми красками рассвета. Светать, как назло, начало почти сразу, как мы выехали на знакомую трассу, ведущую к городу.

Мирону определённо нужно оказать первую медицинскую помощь, а лучше показать его врачам. Я хотела отстраниться и сесть ровнее, чтобы не доставлять ему ещё больше дискомфорта. Но он не позволил.

Всякий раз, когда машина наезжает на неровности, его лицо кривится от боли. Саша будто специально не пропускает ни одной ямы или лужи на дороге, затянутой тонкой пленкой льда, и подглядывает за нами в зеркало заднего вида. Иногда мы встречаемся взглядами, и в его глазах бурлят истеричные эмоции, которые он больше не прячет. Ненависть, ярость и боль.

Вот и сейчас, машина тормозит — правда, не у Сашиного дома, а у соседней высотки, похоже, и Гейден является владельцем квадратных метров в этой буржуйской недвижимости, и Соколов, не глуша мотора, стискивает до скрипа кожаную обшивку руля, еле справляясь с самообладанием.

Я, наоборот, остаюсь внешне спокойной и безмятежной, усталой и вымотанной. Хотя внутри буря эмоций так до конца и не стихла. Иногда по телу проходит волна дорожи и озноба, и я сильнее жмусь к боку Гейдена, безмолвно ища у него защиты.

После сегодняшней ночи я доверяю ему больше, чем кому-либо. Он просто перевернул мой мир с ног на голову и встряхнул. Даже если он решит в ближайшее время предать меня и выкинуть из своей жизни, я уверена, сделает это открыто.

Мирон кивает своему другу и тянется к дверной ручке.

— Я отвезу Лину домой, — произносит Соколов, всё ещё не оставляя попыток выдернуть меня из лап Гейдена.

— Она останется. Со мной, — с нажимом произносит Мир, ставя одной этой фразой жирную точку в наших отношениях с Сашей.

Не чувствую по этому поводу никаких сожалений.

Мир выбирается из машины и, опираясь на дверь, ждёт, когда я последую его примеру.

— Понял, — бубнит мой бывший парень и, уже не таясь, старается прожечь во мне дыру взглядом. А потом добавляет ещё тише, чтобы слышала только я: — Повезло тебе, Ангелина.

— У тебя не было ни одного шанса, Саша. Разве ты этого ещё не понял? — говорю, стреляя в упор, и выхожу наружу.

Я бы не стала его добивать, не будь он напрямую причастен к тому, через какую эмоциональную мясорубку мне сегодня пришлось пройти. Что-то подобное тому, что было сначала в его машине, а потом при выезде на трассу с Гейденом, я ощущала, когда мне сообщили, что мои родители мертвы. Сгорели заживо в нашей небольшой муниципальной квартире, пока я была в школе. Допились до такого состояния, что уснули, не потрудившись затушить сигаретный бычок. Я знаю, что это был отец. Он всегда курил как паровоз, разбрасывая смятые сигаретные пачки по всей квартире.

Мирон обнимает меня за плечи, направляя в сторону нужного нам подъезда, и я безропотно иду рядом. За нашими спинами раздаётся агрессивный визг шин, и «майбах» срывается с места.