Зеркала - Нагиб Махфуз

В 1919 году египетская армия была брошена на помощь оккупационным войскам для подавления революции. Но армия эта не оправдала доверия англичан, в ней сильны были сочувствие революции и преданность ее лидеру. Она даже выступила в защиту Саада Заглула, когда против него был организован заговор. Однако Ашмауи оказался поганой овцой в стаде: с разнузданной яростью боролся он против революции, преследовал и подвергал изощренным пыткам ее руководителей, превзойдя в жестокости самих англичан. Так заслужил он их безграничную благодарность, какой не удостоился до него ни один египтянин. Сограждане же возненавидели его смертельно. Египетские власти тоже не испытывали к нему симпатии, так как знали, что Ашмауи служил не им, а англичанам. Предприняты были безуспешные попытки убить Ашмауи. Однажды осколком бомбы, брошенной патриотами, он был ранен в ногу. До чувств народа Ашмауи не было никакого дела, со слепым фанатизмом продолжал он нести свою подлую «службу». Жена Ашмауи рассказывала, что ее отец однажды потребовал от Ашмауи, чтоб тот подал в отставку. На это Ашмауи заявил:

— Делай свое дело и не вмешивайся в то, чего не понимаешь. Я не только выполняю свой долг как офицер, но исхожу из убеждения, что независимость от Англии приведет Египет к упадку и разложению. Отделившись от Британской империи, мы тем самым удалимся от цивилизации!

Незадолго до второй мировой войны умерла от сердечного приступа жена Ашмауи и была похоронена всего в нескольких шагах от того места, где в комнате для посетителей в одиночестве проживал ее муж. Он последовал за нею через год из-за болезни печени. Как ни странно, образ его не изгладился еще из памяти нашего поколения. Многие и по сей день помнят народную песню, которая предает проклятью само имя Ашмауи.

Абд аль-Ваххаб Исмаил

Сегодня, когда его нет в живых, о нем рассказывают множество историй, по-разному отображающих его личность. Сам я, хоть и встречал с его стороны лишь самое доброе, братское отношение, всегда чувствовал себя как-то неспокойно под проницательным взглядом его выпуклых глаз. Познакомился я с ним в годы второй мировой войны в салоне доктора Махера Абд аль-Керима. Было ему тогда лет тридцать, и преподавал он арабский язык в одной из средних школ. Иногда публиковал в литературных журналах критические статьи либо касыды[83]. Он был выпускником Аль-Азхара и не владел иностранными языками. Тем не менее вызывал у меня восхищение той безукоризненной логикой мысли, которую демонстрировал в дискуссиях со столь известными своей образованностью и глубоким знанием иностранных языков людьми, как доктор Ибрагим Акль, Салем Габр и Зухейр Кямиль. Отличался большой выдержкой и высокой культурой речи — никогда не горячился, не выходил из себя, никогда не терял объективности. Одним словом, он ни в чем не уступал своим многознающим собеседникам, был равным им в полном смысле этого слова. Я имел возможность убедиться в остроте его ума, полемическом таланте и эрудиции, хотя он полностью опирался только на классическую арабскую литературу и переводные европейские произведения. У меня не было сомнений в том, что он умнее Ибрагима Акля, Салема Габра и Зухейра Кямиля, вместе взятых. Его критические высказывания о произведениях современной литературы были лишены той легковесности, что проскальзывала иногда в суждениях специалистов с парижскими и лондонскими дипломами, хотя в этих суждениях имелись какие-то нюансы, обнаружить которые мог лишь человек знающий.

— Этот молодой человек необычайно талантлив. Жаль, что он не был послан учиться за границу, — сказал мне о нем однажды доктор Махер Абд аль-Керим. А он был из тех людей, кто тщательно взвешивает свои слова.

Хотя Абд аль-Ваххаб Исмаил не любил говорить о религии и старался показать, что по образу жизни и мыслей он человек вполне современный — одевался по-европейски, отдавал предпочтение европейской кухне, был завсегдатаем кинотеатров, — но для меня не были секретом его глубокая религиозность и даже фанатизм. Помню, как-то молодой писатель-копт подарил ему свою книгу — сборник критических и публицистических статей. Рассказывая мне об этом в тот же день в кафе «Аль-Фишауи», Абд аль-Ваххаб заметил:

— Он умен, эрудирован, тонко чувствует и оригинально мыслит.

Будучи поклонником молодого писателя, я без всякой задней мысли спросил:

— Когда же ты напишешь о нем?

— Тебе придется долго ждать! — с неопределенной усмешкой ответил он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я никогда не поддержу талант, — решительно отчеканил он, — который завтра всеми доступными средствами будет порочить ислам.

— Ты что, фанатик?! — возмущенно воскликнул я.

— Не пытайтесь приклеивать мне ярлыки. Меня это не трогает, — с пренебрежением ответил он.

— А меня огорчает твоя позиция.

— С вафдистом на эту тему спорить бесполезно. Я сам в свое время был вафдистом, но скажу тебе откровенно: я не доверяю тем, кто исповедует другие религии!

Он действительно был когда-то вафдистом, но вышел из «Вафда» вслед за доктором Ахмедом Махером, которого глубоко почитал. При правительстве саадитов[84] он получил должность инспектора. Гибель Махера нанесла тяжелый удар по его мечтам. Пуля, оборвавшая жизнь доктора, словно бы поразила и самого Абд аль-Ваххаба.

— Родина потеряла лучшего из сынов, — говорил он мне со скорбью.

У него была привычка постоянно жаловаться на свое здоровье. Слабым здоровьем оправдывал он и несоблюдение поста во время рамадана. Никто, однако, не знал определенно, чем он был болен. Он совершенно не интересовался женщинами и никогда не был женат. В этом смысле Абд аль-Ваххаб был абсолютно безгрешен. Но при всей требовательности к самому себе и непримиримости ко всяким отклонениям от норм морали Абд аль-Ваххаб обладал одним качеством, которое открылось мне позднее и в существование которого не поверил бы, не стань я сам свидетелем следующих событии. История эта связана с одним писателем, владельцем журнала и типографии, где книги издавались в виде серий. Писателя этого Абд аль-Ваххаб глубоко презирал.

— Не будь у него собственного журнала, — говорил он, — он никогда не смог бы напечатать и строчки.

Каково же было мое изумление, когда я наткнулся в «Ар-Рисале» на статью Абд аль-Ваххаба, посвященную владельцу журнала и превозносящую его до небес! Я ломал голову, пытаясь найти объяснение этому, пока случайно не узнал, что владелец журнала обещал Абд аль-Ваххабу включить его книгу в серию и выплатить ему невиданно высокий гонорар. Я тотчас же вспомнил писателя-копта, к которому с такой суровой нетерпимостью отнесся Абд аль-Ваххаб. Способность моего приятеля идти на сделки с совестью весьма насторожила меня. Его искренность и честность оказались под сомнением, и, несмотря на наши дружеские отношения, я начал испытывать к нему антипатию. Он по-прежнему оставался в должности инспектора и продолжал выступать в печати вплоть до прихода в 1950 году к власти вафдистского правительства. Абд аль-Ваххаб счел, что вновь назначенный министр обошелся с ним недостаточно вежливо, и ушел в отставку, целиком посвятив себя журналистике. Он постепенно приобрел известность и начал писать книги, в которых давал современную трактовку ислама. Его сочинения пользовались шумным успехом. Когда произошла июльская революция 1952 года, Абд аль-Ваххаб был поглощен борьбой против «Вафда» и защитой ислама. В течение по крайней мере двух лет мы с ним не встречались и ничего о нем я не слышал. Но однажды я зашел к Салему Габру, и тот сказал мне:

— Похоже, звезда Абд аль-Ваххаба Исмаила скоро заблестит еще ярче…

— Что вы имеете в виду? — спросил я с интересом.

— Теперь он так близок к верхам.

— Как публицист или как писатель-клерикал?

— Как один из «братьев-мусульман».

— «Братьев-мусульман»?! — воскликнул я в изумлении. — Но я знал его как верного сторонника Саада.

— Один аллах, изменяя все, не меняется сам! — заметил с сарказмом Салем Габр.

Примерно год спустя я встретил Абд аль-Ваххаба возле «Английского бара». Обменявшись рукопожатиями, мы пошли вместе и по пути разговорились. Едва коснулись революции, Абд аль-Ваххаб боязливо промолвил:

— Да будет благословенна революция, однако трудно понять, чего же они хотят…

В его словах я уловил горечь, причины которой не знал и не мог разгадать. Он вообще умел скрывать свои мысли, что свойственно лишь очень немногим из египтян.

— До меня дошло, что ты вступил в организацию «братьев-мусульман»? — сказал я ему.

— Это может произойти с любым мусульманином! — с неопределенной усмешкой ответил он.

— Жаль, что ты перестал заниматься литературной критикой.

— Прикажешь вернуться к тому, с чего я начинал в незапамятные времена?.. — с улыбкой пошутил он.