Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ) - Старицкий Дмитрий

Последний штрих в подготовке лежал у меня в полевой сумке – изготовленный в фотошопе мандат Совета народных комиссаров Российской республики за подписью управляющими делами СНК тов. Бонч-Бруевича о ликвидации царской охоты и увольнении всего ее персонала со службы. Вторая бумага была серьезнее – мандат за подписью председателя ВЧК тов. Дзержинского об организации охраны московского кремля и лично председателя ВЦИК Съезда Советов тов. Свердлова. В том числе охраной собаками крупных пород, коих член коллегии ВЧК тов. Беленький имел право конфисковать в любом месте Российской республики у любого владельца. А в случае саботажа применять все репрессивные меры на месте. Все подписи, штампы и печати на месте, скопированные с подлинных документов в архиве. Не придраться, разве что к хорошему качеству бумаги. Но Финляндия рядом и вроде как еще из состава России не вышла.

У каждого бойца моего маленького отряда в кармане лежала бумага, что он – далее шла настоящая фамилия, чтоб не путаться, является бойцом отряда особого назначения орготдела ВЧК.

Австрийские винтовки взяли потому, что народ обращению с ними уже обучен, да и их длинные клинковые штыки выглядели более зловеще тонких мосинских ««иголок»».

Прошли Гатчину насквозь, распугивая редких поутру прохожих и, перевалив через мост, углубились в Егерскую слободу.

Завалившись в канцелярию обер-егермейстера Его Императорского Величества, бросились отогреваться около жарко натопленной изразцовой печи, коротко приказав находившемуся там человеку подать горячего чаю. Хоть и подбиты были наши ««комиссарские»» куртки толстой байкой, но всё же зима на дворе.

На что он у нас даже документов не попросил предъявить. Даже обидно – столько труда в них было вложено.

На улице оставили только часового при монстре, облачив последнего в большой - до полу, бараний тулуп с высоким воротником. А то открутят со ««шкоды»» какую-нибудь важную деталь, а нам еще обратно отсюда катить.

Когда принесли кипящий самовар, мы уже слегка отогрелись у печки. И, зная о нерегулярном снабжении города продовольствием, выставили на стол паюсную икру, сало, хлеб и репчатый лук, что взяли с собой в дорогу. Угостили и сторожа, который приготовил нам самовар и заварил крепкий чай.

Приняли для согрева по пятьдесят грамм водки, чем очень удивили конторского сторожа, который с 1914 года уже привык к сухому закону в стране.

- Неужто отменили? … - спросил он в пространство, и мелко перекрестившись, со смаком выпил. Потом выдохнул. – Слава тебе, господи Иисусе.

Вот ему будет удивление от большевиков-трезвенников. Те больше кокаином баловались в это время. А сухой закон отменит только Рыков в 1923 году.

Успели сменить замерзшего на улице часового, когда в помещение ввалился очень высокий сухощавый человек в длинной кавалерийской шинели без погон, но с желтыми петлицами. Оружия при нем не было.

- Кто вы такие? – спросил он, отряхивая голиком снег с сапог.

- А ты кто такой, красивый? - спросил его в ответ Сосипатор.

Размотав башлык и сняв папаху, пришедший доложился.

- Отставной взводный унтер-офицер лейб-гвардии Ея Императорского величества кирасирского полка Владислав Рагузский. До первого ноября исполнял должность смотрителя конюшен Императорской охоты. На данный момент самое высокое начальство здесь. Бывшее начальство. Назначенный Временным правительством управляющий Государственным учебно-показательным охотничьим хозяйством господин Карпов бежал из Гатчины вместе с Керенским и его генералами.

На вид визитёру было лет пятьдесят.

- А вы что же не сбежали? – спросил я из чистого любопытства.

- Ну, во-первых, я не генерал, а простой унтер. Во-вторых, у меня тут дом. Часть дома. И другого нет. И всё-таки позвольте полюбопытствовать на ваши документы.

Ну, раз настаивает, покажем. И я вынул из планшетки свой мандат. В свою очередь спросил.

- О создании ВЧК по борьбе с контрреволюцией и саботажем слыхали в вашем медвежьем углу?

- Газеты получаем, - уклончиво ответил Рагузский.

- Я член коллегии ВЧК товарищ Беленький, - представился я временным оперативным псевдонимом и протянул ему мандат, ««подписанный»» Дзержинским.

Кстати, товарищ Беленький действительно был такой в первой коллегии ВЧК. Хоть по телеграфу проверяй.

Мандат от Бонч-Бруевича я благоразумно придержал, так как царская охота была закрыта еще в конце марта 1917 года временным правительством князя Львова. Это мы вовремя от сторожа узнали, а то бы вляпались, как Штирлиц с волочащимся парашютом на Унтер-ден-Линден.

Бывший кирасир бегло прочитал мандат и, отдавая его обратно, примирительно сказал.

- Это вам не ко мне. Это к Баранову. Я подумал, вы за лошадьми приехали. Так что позвольте откланяться.

И надел папаху на голову, заматывая башлык.

- Метёт? – участливо спросил Ваня Юшко.

- Метёт, - подтвердил бывший кирасир. – К вам Баранова прислать?

- Если будете так любезны, мы были бы вам за это благодарны, - ответил я.

Когда входная дверь стукнула за ушедшим кирасиром, я сказал Юшко.

- Ваня, доставай еще один штоф ««Смирновской»». По писятику маловато будет. До наркомовской нормы не дотягивает.

Выпив, и с удовольствием закусив бутербродом с салом и луком, я спросил у сторожа.

- А этот Рогузский тут большой начальник был?

- Если не брать князя обер-егермейстера и барона егермейстера, да царского ловчего, то в нашей Егерской слободе третьим он тут после царского стремянного и царского ружьеносца. И хотя с должности сам ушел по болезни, на конюшне кажон день пропадает. Беспокоиться за лошадок. Любит их. Дневальные-то конюхи разбежались все.

- Он дворянин?

- Откуда, - захихикал сторож, – почётный гражданин, правда, потомственный. А так происхождения он самого подлого - крестьянского. Рази что католик, а не православный. Но конюшнями в нашей слободе он четверть века уже ведает. Трудно сказать, откуда он у нас появился. С какой стороны. Тут почти все потомственно должности перенимают. А этот – кирасир, едри его мать.

И присев на корточки сторож подбросил пару поленьев в печь, хлопнув чугунной дверцей.

- А Баранов? Кто таков будет? – не отставал я от сторожа, ибо информации лишней не бывает.

- Барановы – наш род. Слободской. – Ответил сторож, поднимаясь на ноги. – Завсегда при собаках службу несли и передавали ее от отца к сыну. Только вот от всего этого рода тут один человек и остался. Кого на японской войне побило, а кого и на германской.

- Разве царских слуг в армию призывали? – удивился Ян Колбас.

- Даже великие князья на войне гибли, - усмехнулся сторож. – А уж дворцовых служителей от воинской обязанности никто не ослобонял. В соответствии с возрастом все в войске служили.

- А должность у Баранова какая? – не отставал я от сторожа.

- Был государев доезжачий [конный псарь]. Сейчас - корытиничий [лицо, заведующий кормлением собак] при меделянах. Сам попросился на такое понижение, после того как царскую охоту закрыли и государевы чины не у дел остались. Он и живёт с ними на псарне, хотя четверть дома в слободе имеет. Бобыль. Ближе собак у него никого нет.

- А в каком сословии Баранов состоит?

- Иван Петрович-то? Личный почётный гражданин. А вот и он.

В горницу вошел крепкий мужик лет сорока в короткой крытой сукном бекеше, черной смушковой папахе и верблюжьем башлыке на плечах. С арапником в руках.

- Метель закончилась? - спросил его Юшко вместо приветствия.

- Развиднелось, слава богу, - ответил визитёр, обметая веником снег с бурок. - Я – Баранов, кому я тут понадобился?

- Мне, - ответил я. – Раздевайтесь. Проходите. Присаживайтесь к столу, пока самовар еще горячий.

Прежде чем пугать мандатом налили пришедшему чаю, пододвинули тарелку бутербродов с икрой. Подождали, пока попьёт-поест.

Ознакомившись с мандатом ««от Дзержинского»», Баранов спросил.

- А что будет, если я собачек не отдам? Расстреляете? Мне уже матросня штыками грозила, да мордашей спужалась.