Пурпурные реки - Жан-Кристоф Гранже

— Кто вы?

Низкий голос звучал спокойно. Человек был маленького роста, но мощного сложения. Он выглядел лет на шестьдесят с лишним. Надо лбом, высоким, смуглым и тоже усеянным темными пятнышками, вздымалась волнистая седая шевелюра. Суровый рубленый профиль и крепко сбитое тело делали врача похожим на древний долмен, несокрушимый, загадочный и тем более странный, что одет доктор был в майку и трусы белого цвета.

— Комиссар полиции Пьер Ньеман. Я звонил, но никто не ответил.

— Как же вы вошли?

Ньеман нарисовал в воздухе затейливую арабеску, точно цирковой фокусник:

— Да уж исхитрился.

Врач вежливой улыбкой дал понять, что извиняет непрошеное вторжение полицейского. Он нажал локтем на длинный рычаг крана, чтобы остановить воду, и, воздев мокрые руки, пошел через застекленную комнату к вешалке с полотенцами. На столе в темном конце помещения были разложены коробки с линзами для подбора очков, приборы, инструменты, на стене висели анатомические таблицы и муляжи глазного яблока. Шернесе спокойно заявил:

— Один полицейский уже нанес мне визит сегодня днем. А вам что угодно?

Ньеман стоял в нескольких метрах от врача. Внезапно полицейский осознал, что только сейчас видит главную характерную черту доктора, выделявшую его среди тысяч других людей. Глаза. У Шернесе они были почти бесцветными: светло-серая радужная оболочка придавала взгляду что-то змеиное. Зрачки походили на два крошечных аквариума; Ньеман ничуть не удивился бы, разглядев в них каких-нибудь хищных морских убийц, покрытых стальной чешуей.

Он ответил:

— Я как раз хотел спросить вас о нем.

Врач снисходительно усмехнулся.

— Оригинально! Значит, теперь у нас одни полицейские разыскивают других?

— В котором часу он приходил?

— Ну… примерно в шесть вечера.

— Так поздно? Вы не помните, какие вопросы он вам задавал?

— Конечно, помню. Он расспрашивал о больных из клиники в окрестностях Гернона. Там содержатся дети с нарушениями зрения. Я их регулярно осматриваю и лечу.

— Что конкретно он хотел узнать?

Шернесе открыл шкаф красного дерева, вынул оттуда светлую просторную рубашку и в несколько секунд надел ее.

— Его интересовали корни этих явлений. Я объяснил, что речь идет о наследственных болезнях. Тогда он спросил, можно ли допустить внешнюю причину таких заболеваний, например отравление или неправильное лечение.

— И что вы ответили?

— Что это полный абсурд. Генетические заболевания напрямую связаны с изолированным расположением города и как следствие — с браками между родственниками. При таких браках болезни передаются с кровью и встречаются все чаще и чаще. Такой феномен регулярно наблюдается в закрытых сообществах. Вот пример: округ Сен-Жан в провинции Квебек, коммуны амишей[20] в США. То же самое и в Герноне. Жители этой долины не склонны к бракам на стороне. Так что не вижу оснований искать другие причины.

Не стесняясь гостя, врач стал натягивать темно-синие брюки из дорогой, слегка серебрящейся материи. Шернесе одевался на редкость элегантно. Полицейский продолжал:

— Он задавал вам еще какие-нибудь вопросы?

— Да, о пересадках.

— О пересадках?

Врач неторопливо застегивал рубашку.

— Вот именно. О пересадках глаз. Честно говоря, я так и не понял, зачем ему это нужно.

— А он объяснил вам суть расследования?

— Нет. Но я старался отвечать как можно подробнее. Он хотел знать, есть ли смысл удалять глазные яблоки у одного человека, с тем чтобы, например, пересадить роговицу другому.

Значит, Жуано решил проверить и этот, «хирургический» след!

— Ну, и?..

Шернесе покончил с рубашкой и провел тыльной стороной руки под нижней челюстью, словно проверяя, хорошо ли он выбрит. На стеклянной стене веранды плясали тени деревьев.

— Я разъяснил ему, что такие операции бессмысленны. Сегодня очень легко найти роговицу для пересадки, не говоря уж о том, что наукой созданы и синтетические материалы. Что же касается сетчатки, то ее до сих пор не научились сохранять, так что о пересадках и речи быть не может… — Врач усмехнулся. — Знаете, эти истории с торговлей человеческими органами относятся скорее к области народных фантазий.

— Что-нибудь еще он спрашивал?

— Нет. Мои ответы его явно разочаровали.

— Вы советовали ему обратиться еще куда-нибудь? Давали другие адреса?

Шернесе благодушно рассмеялся.

— Черт возьми, я гляжу, вы потеряли своего коллегу?

— Ответьте, доктор. Можете вы сказать, куда он направился после вашей беседы? Он сообщил, куда идет?

— Нет. Понятия не имею. — Его лицо слегка омрачилось. — Я все-таки хотел бы знать, что происходит.

Ньеман вынул из кармана плаща поляроидные снимки трупа Кайлуа и разложил их на столе.

— Смотрите.

Шернесе надел очки, зажег лампочку на кронштейне и принялся изучать фотографии. Поднятые веки. Страшные пустые глазницы.

— О, господи! — прошептал он.

Казалось, вид трупа и ужаснул и зачаровал его. Ньеман приметил целый набор блестящих скальпелей в старинной китайской тушечнице на углу стола. Он решил перейти к новой серии вопросов — специалиста-сыщика к специалисту-врачу.

— У нас обнаружены две жертвы в таком состоянии. Как вы думаете, эти увечья мог нанести профессионал?

Шернесе поднял голову. На его лице выступила обильная испарина. После долгого молчания он с трудом выговорил:

— Боже мой… что вы имеете в виду?

— Я говорю об ампутации глазных яблок. Вот снимки глазниц крупным планом. Посмотрите на эти надрезы и скажите, мог ли это сделать врач? Убийца извлек глаза, но очень старался не задеть веки — характерно ли это? Требует ли такая операция солидных познаний в анатомии?

Шернесе опять склонился над снимками.

— Кто мог сотворить такое? Нужно быть поистине чудовищем, чтобы… А где это случилось?

— В окрестностях Гернона. Доктор, ответьте на мой вопрос: как по-вашему, это дело рук профессионала?

Офтальмолог выпрямился.

— Весьма сожалею, но… я не знаю.

— Какова, на ваш взгляд, техника подобной операции?

Врач еще раз пристально вгляделся в фотографии:

— Я думаю, он ввел под веко лезвие и… рассек зрительный нерв и глазодвигательные мышцы, пользуясь упругостью тканей века. А затем… повернул и извлек глаз, действуя лезвием как рычагом, плашмя. Как перевертывают монетку, понимаете?

Ньеман уложил снимки в карман. Врач следил за каждым его движением; казалось, он продолжает видеть страшные картины сквозь ткань плаща. Его рубашка потемнела от пота на груди и под мышками.

— Я хочу задать вам еще один вопрос, — тихо сказал Ньеман. — Только подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

Шернесе отошел от стола. Тени качавшихся деревьев метались по всей веранде. Врач знаком попросил комиссара продолжать.

— Что общего вы находите между глазом и рукой человека? Существует ли какое-нибудь сходство между этими частями человеческого тела?

Офтальмолог прошелся по комнате. К нему снова вернулись спокойствие и профессиональная уверенность опытного специалиста.

— Сходство очевидно, — сказал он, подумав. — Глаз и рука суть единственные уникальные части нашего тела.

Ньеман вздрогнул. Еще со времени разговора с Костом он предчувствовал нечто подобное, но не мог ясно сформулировать свои мысли. Настал его черед покрыться испариной.

— Что вы имеете в виду?

— Строение радужной оболочки глаза неповторимо. Она состоит из тысяч фибрильных волокон, образующих единственный в своем роде рисунок у каждого из нас. Это, если хотите, биологический паспорт человека, отражающий уникальное сочетание его генов. По рисунку радужной оболочки можно установить личность так же точно, как и по отпечаткам пальцев. Специалисты называют это биометрической подписью. Лишите человека глаз и кистей рук — и вы уничтожите признаки, свойственные ему одному. И кем станет покойник, лишенный этих признаков? Никем. Безвестным трупом, вот и все. Что от него останется? Душа? А что мы о ней знаем? В некотором смысле, это самый ужасный конец, какой может постичь человека. Кучка мертвой плоти в общей могиле…

Блики, играющие на стеклянной перегородке, отражались в бесцветных глазах Шернесе, делая их еще более пустыми и прозрачными. Вся комната казалась теперь одним огромным стеклянным оком. Анатомические таблицы, мужской силуэт на фоне света, тени деревьев — все двигалось, плясало, двоилось, словно в колдовском зеркале.

Комиссара вдруг осенило: он вспомнил о сожженных кислотой пальцах Кайлуа, не оставлявших отпечатков, — потому-то убийца и не отрезал их. К чему — ведь они и так были анонимны!

Значит, он отнимал у своих жертв биологические признаки их личности.