Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945 - Карл Деметр

И все же даже эти глубокие корни питались из интеллектуальной почвы раннего рационализма, лежавшего в основе физического и психического воздействия на человека, совершаемого путем муштры и маршировки, с целью обеспечения движения в направлении к абсолютному правительству с его меркантильной экономикой и социальной политикой. Но чем больше солдаты заботились о себе и сохраняли за собой право на личность, тем лучше они приспосабливались к законам войны. Более того, требование подчинения воле власти не просто ломало неповиновение ландскнехтов старого типа, оно вызывало к жизни машину, жестокость которой формировала сильный контраст с другим продуктом эпохи – гуманитарным духом. И все же по мере того, как Просвещение XVIII века продвигалось вперед, его лучи начинали освещать мрачный мир, который представляло собой положение солдат. За пять лет перед Французской революцией такой человек, как Бойен, мог написать, что те ужасающие сцены, в которых несчастного рекрута пинали и избивали для того, чтобы он правильно двигал руками и ногами, уже принадлежат прошлому. «Нынешнее поколение командиров, – писал он, – почти все ненавидят это и принимают сегодня принципы, состоящие в том, что рекрутов надо учить их делу без битья». Такое обобщение может поразить нас как слишком оптимистичное. Однако Бойен не был предвзятым свидетелем, и мы можем поверить ему на слово, что если дисциплина сама по себе была не менее строгой, то наказания были менее суровыми, чем раньше, в жестокие времена великого курфюста. К тому времени, как Бойен написал свои заметки, смерть вырвала устрашающий костыль из рук Фридриха Великого. Однако его более поздние планы по военной реформе в Пруссии, похоже, в одном отношении уже были реализованы.

Разумеется, будет неправильно приписывать заслугу в этих улучшениях одному только Просвещению. Немалую толику внесла в это дело универсальная военная служба. Она была вновь введена примерно в начале XVIII века, с обычными, чтобы не сказать неизменными принципами дисциплины и, разумеется, без перемен в методах рекрутского набора. Однако универсальная служба не дала нового интеллектуального и морального тона, и это постепенно начало откладывать свой отпечаток на обращение офицеров с солдатами. Но даже если можно сказать, что это было общей тенденцией еще в XVIII веке, то оно получило настоящий стимул, только когда Пруссия потеряла большую часть своих негерманских провинций и перешла к настоящей воинской службе. Армия теперь стала «вооруженными людьми», телесные наказания исчезли (согласно приказу о военных наказаниях от 3 августа 1808 года), и были предприняты усилия по введению более личных, менее формальных взаимоотношений между офицерами и солдатами. Это иллюстрирует приказ об отношении к солдатам-новобранцам: «Офицеры должны проявлять интерес к своим подчиненным. Недостаточно узнать наиболее действенных солдат; их нужно сделать действенными, для чего следует завоевать их доверие». Это был тот же самый приказ, который, как мы видели в части первой, пытался положить конец режиму классовых привилегий в армии.

Идеалистические реформаторы прусского государства хотели, чтобы офицеры имели представление об отдельном солдате и его достоинствах, с тем чтобы это отразилось на реорганизации всей армии. Теперь, вероятно, этот идеал проявился в более радикальной, на самом деле более революционной форме, чем в трогательных словах «Солдатского катехизиса», который написал Арндт с таким патриотическим пылом в ноябре 1812 года: «Германская военная честь такова: солдат должен чувствовать, что он мужчина и немец, всякий раз, когда он слышит о немецких королях и принцах. Он должен чувствовать, что эта земля немецкая, на которой всегда жили короли и принцы, и всеми фибрами своей души он должен желать, чтобы эта земля и ее народ были бы бессмертны и вечны, но чтобы господа и принцы со своим достоинством и позором ушли бы прочь». А солдатам он прокричал: «Ты – человек, ты надеваешь королевский плащ; так не снимай же с себя твое достоинство!» Это мелодия лилась со многими вариациями прямо из XIX века и перешла в мощное крещендо ближе к его концу, но всегда это была одна мелодия, сливавшаяся с понятием об абсолютном государстве, обе ее тональности сливались в величественном контрапункте.

В ходе XIX века, правда, демократические принципы правления, исходившие из Франции и Англии, все больше раскачивали равновесие власти суверена в сторону народа. Однако в Германии старый принцип абсолютной власти обладал большой жизненной силой, благодаря которой он сохранялся; и в тесной связи между офицерским корпусом и личностью монарха этот принцип приобретал свой максимальный идеал. Не в силах изменить такую ситуацию, армейские командующие не пытались тем не менее адаптировать офицеров – будущих командующих армией – к новым условиям, в которых оказались государство и народ. Но даже так было ясно, что абсолютистские структуры этого здания и его стильный модернистский фасад не были полностью совместимы.

Эти конфликтующие тенденции явственно проступили в начале попыток реорганизации армии Бойеном, когда он ставил своей целью ввести тот же дух в ландвер и в линейные полки. Он требовал, чтобы на маневрах с ландвером принимался в расчет возраст, буржуазное мировоззрение и интеллектуальный уровень воинов. Это вызвало сомнения у принца Пруссии. «Почему, – спрашивал Вильгельм, – буржуазное мировоззрение, интеллектуальный уровень и более зрелый возраст отцов семейств, десятников, владельцев фабрик и т. д. дает право считать, что несение военной службы для них не столь обязательно, чем для вновь набранных рекрутов?» Такой обмен мнениями, конечно, в большей степени относился к ландверу. Это подняло целый ряд вопросов о состоянии духа новой армии, породило то противостояние, которым была отмечена дальнейшая эволюция армии в XIX веке и которое проявилось непосредственно в Первую мировую войну. Динамичный принцип противостоял статичному: первый был представлен сначала Бойеном и демократией, а второй – Вильгельмом I и консерватизмом.

Дух времени оказал значительное влияние даже на линейные полки, прежде всего в области дисциплины, теоретически и практически. В 1818 году появились комментарии, специально изданные для офицеров, о ревизии статей артикула войны от 3 августа 1808 года. «Там нет ошибки, – говорилось в них, – преимущество, которое отличает новое отношение к людям от прежних времен, – более гуманное обращение с ними, которое вытекает из предположения, что они обладают моральными привычками и инстинктами. Все регуляции сейчас предполагают более высокий стандарт чести среди людей; суровые и публичные телесные наказания, которые применялись раньше, отменены; и березовые розги также полностью отменены. Избиение сохраняется только для тех, кого нельзя удерживать в порядке и исправлять более снисходительными способами, но даже так битье нельзя производить публично, но только в присутствии других солдат. Другие наказания, более подходящие к достоинству профессии офицеров, и для людей почтенных также были введены». Главная цель всех этих последних регуляций по дисциплине состояла в том, чтобы возбудить и поддержать чувство чести даже у каждого рядового солдата, и эта цель была выражена в терминах человеческого достоинства. К 1844 году мы уже находим упоминание об угрозе наказания для младших офицеров, которые злоупотребили властью, и наконец, появился прусский военный уголовный кодекс, опубликованный 3 апреля 1845 года (после тридцатилетней подготовительной работы), который призывал к чувству собственного достоинства у солдат-рядовых и в то же время рекомендовал, чтобы с ними обращались с большей справедливостью и добротой.

Это было прямое возвращение к реформистским идеалам 1808 года. Новые меры были приняты не только в вопросе обращения с солдатами их офицеров, но и по многим другим проблемам. С тех пор как Бойен стал военным министром, король чувствовал своим долгом издать приказ о том, что каждый офицер, который плохо обращался с солдатами, должен подвергнуться наказанию. Разумеется, это вызвало возражения. Принц Фридрих-Карл, например (тогда капитан гвардейских гусаров и не особенно цеплявшийся за формальности), настаивал, что офицер всегда должен быть прав, однако он был не единственным из тех, кто полагал, что королевская униформа была почетным плащом и что лучшим другом рекрута был его офицер.

Среди тех, кто разделял взгляды прусского принца, был баварский квартирмейстер Генерального штаба. В 1867 году, когда была введена по-настоящему универсальная военная служба, штаб высказался за то, чтобы «по сумме способностей командующий офицер был лучше тех, кем он командует. Сила офицера не заключается лишь в ношении им меча и эполетов, и гарантией против бедствий во время войны и мира должна стать истинная власть, опирающаяся исключительно на моральное и интеллектуальное превосходство». Кризис 1848 года сделал очевидным тот факт, что подлинная власть и дисциплина – по крайней мере, в XIX веке – не могли быть просто декларированы: они также требовали того, чтобы отношения между офицерами и солдатами были бы не только профессиональными, но также и личными. Более того, высшее командование сознательно работало в этом направлении. Революционное движение 1848 года проникло в баварскую армии гораздо глубже, чем в прусскую; однако в периодических рапортах военному министру относительно настроения людей постоянно говорилось об осмотрительном поведении офицеров по отношению к солдатам и о непоколебимом доверии между ними.