Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945 - Карл Деметр

Однако для офицеров само это представление о лояльности было весьма сильно обременено значением для офицерского корпуса власти императора. Для них это было больше чем простая лояльность, которая требовалась от гражданских служащих, ибо была окрашена иерархической традицией прежних времен. Следовательно, офицер, который опубликовал нечто, что оскорбляло офицерский статус, брал на себя большую вину, чем гражданский служащий в схожих обстоятельствах. Офицера, совершившего такой проступок, клеймили не только с профессиональных позиций, но также и с моральной стороны. Такой подход определялся всеми регуляциями, о которых мы уже упоминали, но яснее всего он проступает в приказе кабинета от 1 января 1904 года, где император, воспользовавшись прямо-таки непарламентским языком, горько пожаловался на сильную нехватку вкуса, выказанную в сочинениях, опубликованных старшими офицерами регулярной армии. Более того, он отметил, что административный метод оценки офицеров обращал слишком много внимания на достижение чисто военных навыков и слишком мало – на их воспитание; обучение офицеров в старопрусском духе было ущербным с этой точки зрения, поскольку офицерский корпус «часто высмеивается на социальной почве». «Теперь, когда начали набирать военнослужащих из других сословий, не так, как было прежде, должно быть обращено дополнительное внимание культивированию настоящего духа рыцарства и целостности мышления, особенно в отношении подчиненных».

В социологических терминах, конечно, настоящей темой этой военной и моральной элегии были модернизация, дефеодализация и embougeoisement (обуржуазивание – фр.) офицерского корпуса. Несмотря на постоянные настоятельные увещевания, угрозы и дисциплинарные взыскания, офицерский корпус фактически начал, вначале спорадически, а потом с некоторым упорством, претерпевать изменения, которые воздействовали даже на его отношение к государству. XVIII век отрицал идею политической свободы действий и даже отвергал право требовать ее. XIX век обеспечил свободу каждому гражданину, и теперь острие этого требования начинало проникать в офицерский корпус. Теперь возникла угроза, что свобода начнет пронизывать внутреннюю иерархию армии, угрожать традициям офицерского сословия и таким образом поставит под угрозу один из основных столпов личной власти – власть императора. Требование продвижения в сторону достижения полной свободы и независимости для каждого гражданина прозвучало и в парламенте. По ходу его некоторые офицеры периодически перешагивали границы того, что позволяли обязанности государственного служащего. Впрочем, с академической точки зрения это был просто феномен, который обычно сопровождает развитие интеллектуальной сферы. Такое развитие всегда проходит путем продвижений вперед и отступлений, откатов, и постоянная линия продвижения становится очевидной, лишь когда процесс можно рассматривать как одно целое. В 70-х годах линия этого продвижения становилась более очевидной до тех пор, пока сам император об этом не узнал. Нельзя сказать, что регулярный офицерский корпус, как целое, стал политически активным. Социолог Франц Оппенгейм был прав, когда говорил, что офицерский корпус консервативен и в то же время аполитичен. Исключения лишь подчеркивали правило. Между тем это не совсем верно в отношении офицеров запаса. Как единый организм они унаследовали весьма разные традиции, в том числе и либеральные, характерные для ландвера, когда-то вошедшего в состав основной армии, и восприняли стиль и мировоззрение последнего. Но из-за постоянного контакта с регулярным офицерским корпусом люди, уходившие в запас, были заражены тем же консерватизмом. Сделанные уступки регулярный офицерский корпус рассматривал как нечто бессмысленное. Регуляции кабинета 1876 года не позволяли вышедшим в отставку офицерам участвовать в публичных дискуссиях. Эти регуляции оставались основой для всех последующих приказов и так и не были отменены. Но когда в 1907 году некий чиновник попытался интерпретировать этот запрет как препятствующий отставному офицеру подписывать «безвредное обращение», высшие власти опровергли его. Правда, через четыре года офицеры из резервного списка могли даже участвовать в политической деятельности на стороне социал-демократической партии, не привлекая внимания суда чести. Какой короткий промежуток времени и при этом какое громадное расстояние отделяет такую терпимость от закона Бисмарка о социализме, который запрещал каждому германскому гражданину какую-либо деятельность в пользу социал-демократии, и считалось немыслимым, чтобы кто-нибудь, наделенный правом носить королевскую униформу, посмел хотя бы шевельнуть пальцем, чтобы помочь революционной партии.

И только в «других сословиях» в то время можно было обнаружить такие намерения и известных приверженцев социал-демократического движения. И даже до появления закона Бисмарка о социализме некоторые из этих людей находились под слежкой широко распространенной системы политической и военной разведки. Но даже в отношении таких людей генерал-полковник фон Клук высказывался весьма положительно, отмечая, что они обычно хорошо выполняли свой долг и «были хорошими солдатами». Однако законы о социализме постепенно были отменены. Социальное развитие общества все больше вдохновляло правительство на то, чтобы иметь дело с рабочим классом, изо всех сил пытаясь отвоевать сочувствие людей, в основной массе стоявших на стороне социал-демократии, и вернуть их в существующий порядок в государстве и в обществе. Офицеры, также захваченные общественными процессами, читали лекции, а в XVIII армейском корпусе во Франкфурте-на-Майне это делалось по личной инициативе его командира, генерала фон Эйхорна (приложение 23). Между тем в военном министерстве, которое услышало об этом случайно, такие факты возбудили серьезное недовольство. Главная причина беспокойства заключалась в том, что в своих лекциях офицеры касались социальных и политических вопросов. Министерство полагало – и не без причины, – что офицеры не могли по-настоящему знать достаточно много о таких вещах; рабочие же могли пуститься в дискуссии и после лекций, и лидеры социал-демократов получили бы наилучшую возможность для агитации среди них. Поэтому министерство попросило императора издать запрет на обсуждение социальных и политических вопросов на лекциях офицеров, что и было незамедлительно сделано согласно приказу кабинета от 3 января 1907 года.

Впрочем, позднее министерство, поразмыслив над тем, какое воздействие мог оказать этот приказ, попыталось смягчить его путем иного истолкования. Сотрудники министерства разъяснили, что приказ от 3 января 1907 года запрещал офицерам во время лекций давать указания и просвещать рабочих насчет демократических нападок на монарха, государство и религию. При этом они советовали офицерам избегать дискуссий относительно заработной платы, взаимоотношений между трудом и капиталом и роли общественной помощи в экономических конфликтах. Офицерам пришлось столкнуться с неразрешимой задачей улаживания запрета императора с комментариями его военного министра.

Та же причина, но с гораздо более очевидной политической целью привела Верховное командование к учреждению «патриотического обучения» летом 1917 года, в то время, когда Первая мировая война направила мир к катастрофе. Предполагалось, что обучение должно было «установить единство среди разных расходящихся тенденций образования». Для этого широкая сеть «обучающих офицеров» была создана в армии; одновременно требовался унифицированный подход в обучении, особенно в сфере политических и экономических проблем. Ожидалось, что эти меры возродят «неистребимую веру» армии в победу и устранят последствия поражения. Как писал генерал Гронер, «это было сущее безумие – попытаться преодолеть социал-демократические симпатии с прогерманскими листовками и лекторами. Думающие, чувствительные старшие офицеры говорили мне, что они конфисковали некоторые материалы, которые предполагали распространить среди солдат, поскольку листовки могли оказать противоположный эффект тому, какой они ожидали. Никто не верил в теорию и требования, которые в ней содержались. Если материалы такого рода могли циркулировать, говорили офицеры, то они просто разрушили бы доверие солдат к офицерам».

Тем не менее для того, чтобы завоевать и удержать такое доверие даже в мирное время, не говоря уже о военных условиях, нужен был пример того, что Клаузевиц называл «моральными качествами». Примечательно, что усилия Верховного командования опирались на поддержку «Патриотической партии», вдохновленной Тирпицем. Однако ландвер в основном состоял из людей определенного возраста, вероятно имеющими собственные семейные проблемы, с которыми им приходилось справляться. Было совершенно неуместно приниматься за «патриотическое образование» таких людей, оно просто не работало. В то же время сами «обучающие офицеры» 1917 года не обучились толком своей работе, и, помимо этого, против них стояла многовековая традиция имперской армии. Но офицеры с передовой, которых цитировал Гронер, были в основе своей правы: в существе проблемы лежал жизненно важный психологический вопрос – вопрос доверия офицера к своим солдатам и доверия солдат к нему.