Амнистия - Андрей Троицкий

Оперативники по рации вызвали «скорую». Хомичева спустили вниз, положили на асфальте возле подъезда. Но участковый не хотел лежать, он поднимался на ноги, снова садился в лужу собственной крови и снова поднимался. К подъезду сбежались мальчишки, гонявшие мяч в соседнем дворе. Участковый больше не находил сил, чтобы подняться.

Он извивался на асфальте: «Мой глаз, бляди, мой глаз, бляди…»

Руденко, оставшись на площадке вдвоем с омоновцем, отобрал у того укороченный автомат Калашникова.

– Режь петли, – сказал Руденко.

– Он нас уложит из-за двери, – омоновец покачал головой.

– Я тебя уложу, ели не выполнишь приказ.

Руденко и направил ствол автомата на милиционера.

– Тебе приказывают, режь петли.

Омоновец взял в руки пилу, нажал красную кнопку. Руденко снял автомат с предохранителя, приставил ствол к двери.

– Я его держу.

Максим дергал затвор, но этим лишь портил дело. Гильза деформировалась ещё сильнее и никак не хотела вылезать. Он сплюнул вязкую слюну, выругался. Сев на пол, стал ногтем большого пальца выковыривать затерявшую гильзу, но она все не выходила. Дверь, с которой срезали внешние петли, мелко вибрировала.

Слышно было, как упала на кафельный пол верхняя петля. Максим сломал ноготь, но продолжал, сидя на полу, выковыривать проклятую гильзу. Все напрасно.

– Не трогайте дверь, буду стрелять, – крикнул он.

– Давай, попробуй, – прошипел с другой стороны Руденко.

Черт, где охранники отца? Где эти бездельники? Куда подевались? Ведь давно должны быть здесь. Максим сбегал на кухню, вернулся обратно в приходую со столовым ножом, снова сел на пол, попытался острием ножа зацепить гильзу, но лезвие не цепляло, соскальзывало с ровной пластмассовой поверхности.

Упала вторая петля.

Максим отбросил в сторону теперь уже бесполезное ружье. Руденко резко дернул ручку двери на себя. Дверь повалилась на площадку. Руденко, поднял вверх ствол автомата, дал очередь по люстре. На пол посыпалось битое стекло, цементная пыль. Оставив омоновца за своей спиной, он бросился вперед в квартиру.

Посередине прихожей с поднятым ножом стоял Максим. Руденко шагнул, схватив автомат за цевье, ударил им по руке противника. Нож полетел в сторону. Руденко ударил Максима автоматом в грудь, сбоку по ребрам. Затем он передал оружие омоновцу, снова шагнул к Максиму и принялся методично молотить того кулаками.

Когда Максим упал на пол, Руденко сел ему на грудь и несколько раз съездил кулаками по физиономии. Затем он заломил Максиму правую руку, перевернул его на живот, несколько раз ударил кулаком по шее и по затылку.

И, наконец, защелкнул на запястьях браслеты наручников.

Руденко переступил порог первой комнаты. Обстановка, как на вокзале. Коробки, сумки, чемоданы. Он прошел коридор, свернул в другую комнату. Возле распахнутого настежь окна лицом кверху в луже крови лежала молодая девушка. Халатик на груди широко распахнулся, виден темный бюстгальтер. Пуля попала девушке в шею, насквозь прошла горло, пищевод и вырвала верхний позвонок.

Вот они, неприятности. Но эти неприятности Руденко, слава Богу, предвидел. Он застонал от досады, подошел к зеркальному трюмо, открыл верхний ящик и положил в него пакетик героина.

Затем он вернулся в коридор. Проходя мимо лежавшего на полу Максима, несколько раз с чувством пнул его ногой под ребра. Руденко обратился к омоновцу, оставшемуся стоять у выломанной двери.

– В той комнате труп женщины. Видимо, хозяйка квартиры Кошелева. Я сейчас сообщу в управление. А ты зови тех стариков понятых. Через полчаса здесь будет столько народа, не протолкнешься.

– Труп какой женщины? – тупо спросил Максим.

И получил ещё пару ударов под ребра.

Из Повенца в поселок Рыбачий дважды в день ходил автобус. Дорога в один конец занимала около двух часов.

Выбравшись из тряского, пропахшего соляркой и бензином салона, Локтев и Журавлев почувствовали необыкновенное облегчение. На этой последней остановке маршрута их никто не ждал. Размяв затекшую спину, Локтев огляделся по сторонам.

Площадь рабочего поселка навевала скуку. Одноэтажные дома, деревянный, похожий на барак, клуб, пожелтевшая от времени афиша на стенде. Одинокая старуха в светлом платочке дремлет на лавке, поставив у своих ног два полупустых мешка. Продавала сушеную рыбу и семечки, но покупатель не шел, она и заснула за свои занятием.

Локтев, сообразив, что в маленьком поселке все друг друга знают, хотел спросить у старухи, где найти Сергея Николаевича Осипова. Но не стал тревожить её вопросами. И без слов все ясно.

Над крышами домов поднималась черная металлическая труба, выпускавшая в серое небо клубы ядовито черного дыма. Осипов – истопник, значит, нужно идти прямо к этой зловонной трубе, и не ошибешься адресом. По широкой безлюдной улице Журавлев с Локтевым докопали до барака с надписью по фасаду «продукты». Журавлев заскочил магазин, через минуту вернулся, отягощенной двумя поллитровками, черным хлебом и килограммом сарделек.

– Учитесь, Алексей, народной дипломатии, – сказал Журавлев, загружая бутылки и закуску в свою сумку.

Закат позолотил темные окна домов, когда спутники, наконец, дошагали до котельной, повернули во двор. У женщины, мывшей возле колодца большие молочные бидоны, спросили, где найти истопника. Та махнула рукой на некрашеную дверь.

– Там он, внизу.

Локтев с Журавлевым вошли внутрь, по шаткой без перил лестнице спустились на два пролета вниз и оказались в высоком подвале, освещенном лишь подслеповатой лампочкой и отблесками оранжевого пламени, вылезающего из топки. Под лестницей стоял среднего роста худой мужик в кепке и темной рабочей куртке. Появлению незнакомых людей он не удивился и не обрадовался, только спросил у Журавлева, идущего впереди:

– Это вы Журавлев из Москвы?

– А вы Осипов Николаевич? – вопросом на вопрос ответил Журавлев. – Очень приятно. Мы думали, вы нас на остановке встретите, как обежали.

Он протянул руку истопнику. Тот вытер ладонь о куртку, крепко пожал протянутую руку и недовольно поморщился, увидав за спиной Журавлева молодого спутника.

– Некогда мне вас встретить было. Уголь завезли. Да и не был уверен, что вы появитесь. А это кто с вами?

Осипов указал пальцем на Локтева.

– Это мой напарник, – ответил Журавлев. – У вас ведь есть напарник в этой кочегарке? И у меня есть.

– Нет у меня тут никакого напарника, – ещё сильнее нахмурился Осипов. – А ваш парнишка сказал, что вы один приедете.

– Планы изменились. А что ещё говорил мой парнишка?

– Говорил, что вы хорошо заплатите. Ну, за мои рассказы.

Осипов натянул кепку глубже, словно хотел спрятать под ней хитроватые, близко посаженые глаза и хронически красные уши. Он открыл кочергой раскаленную дверцу топки, бросил в огонь пару лопат угля.

– Что, много работы? – из вежливости поинтересовался Журавлев.

– Какая там работа, – махнул рукой истопник. – Сегодня в бане помывочный день. Вот и работаю. В следующий раз на трудовую вахту заступать только через неделю. Так как насчет денег?

– Мы заплатим, не волнуйтесь, – встрял в разговор Локтев. – С деньгами все в порядке.

Он вытащил из кармана бумажник и помахал им в воздухе.

– Заплатите прямо сейчас, – заупорствовал Осипов. – Какая вам разница, когда платить? Завтра или сейчас. Вот и заплатите.

– Хорошо, заплатим сейчас, – согласился Локтев.

– Только хорошо заплатите.

Локтев тяжело вздохнул. Тягучий бестолковый разговор вернулся к тому, с чего начался.

– Хорошо это сколько?

– Хорошо – это хорошо, – ответил Осипов, видимо, с трудом представлявший себе конкретную цену своей информации. – И в долларах. Мне рубли не нужны.

– А если у меня нет долларов?

– Тогда возьму рублями, – без запинки ответил истопник. – По курсу.

– Хорошо, – сдался Локтев. – Я рассчитаюсь зелеными.

Он полез в бумажник, зашелестел бумажными деньгами. Осипов нетерпеливо заглянул в чужой кошелек, словно хотел воочию убедиться в платежеспособности молодого гостя.

Локтев перехватил горящий взгляд истопника.

– Что интересно? Тут у меня ничего существенного не имеется. Это чтобы вы знали. Намного денег, карточка на двухпроцентную скидку в обувном магазине «Глобус» и пара презервативов. Я человек холостой. Семьей не обременен. Могу позволить себе вольности.

Осипов смутился, отступил назад.

– Да нет, я ничего. Я говорю, я тоже разведенный. Только резинками этими сроду не пользовался. И Бог миловал, здоров.

Локтев вытащил из бумажника и передал истопнику четыре купюры по пятьдесят долларов. Осипов долго рассматривал деньги на свет, тер банкноты смоченным слюной указательным пальцем. Закончив экспертизу, спрятал купюры в глубокий внутренний карман рабочей куртки. В задумчивости почесав лоб, сказал: