История городов будущего - Дэниэл Брук

Новое здание городского управления работы Дун Даю было открыто в 1933 году. С его загнутыми кверху карнизами, драконьими головами на коньках крыши, каменной парадной лестницей и красно-золотыми деревянными панелями оно напоминало храм Запретного города – но было куда больше. В 1935 году неподалеку закончилось строительство Шанхайской библиотеки того же архитектора, двухъярусная крыша которой вторила пекинской Барабанной башне XIII века. Самым ярким зданием всего ансамбля стал спортивный комплекс, где в отдельных частях крытой арены, бассейна и открытого стадиона были использованы мотивы китайской крепостной архитектуры. Если бы императоры династии Мин вздумали построить олимпийский бассейн, выглядел бы он примерно так, как творение Дун Даю. Сложенная из серого камня массивная арка центрального входа на стадион отсылает к традиционным городским воротам и оттягивает внимание от неприкрыто современной кирпичной стены прямо за ней. Интерьер же тут неотличим от высококлассного спортивного сооружения в любой другой части света. Лишь столы для пинг-понга, плотно расставленные под стальными балками сводчатого потолка крытой арены, выдают ее китайское местоположение.

Идея, выраженная националистами в новом городском центре, была ясна: Китай может учиться у Запада и без политической или культурной зависимости. Недаром целью этого проекта был и географический перенос центра города из Международного сеттльмента на контролируемую китайцами территорию, и архитектурная подмена западных небоскребов Бунда на построенные в китайском стиле общественные здания Цзянваня.

Однако планам националистов оттеснить Бунд на второй план не суждено было воплотиться в жизнь. Пока возводился Цзянвань, Бунд был практически полностью перестроен и стал больше и краше прежнего. Стабильность, которую смогли обеспечить националисты, при сохранении автономии концессий вызвала в Международном сеттльменте экономический бум, какого он не переживал с первых лет в качестве открытого порта. В течение 1920–1930-х годов центральный Шанхай из копии западного города превратился в глобальный мегаполис нового типа. Построенные в этот период здания Бунда смотрятся предвестниками будущего глобального и многообразного мирового порядка. Международный сеттльмент начал, наконец, оправдывать свое громкое имя.

Новые небоскребы Бунда стали триумфом не только человеческой воли, но и инженерного гения. Они были вызовом авторитетным специалистам, которые уже давно решили, что почва в Шанхае слишком болотиста, чтобы строить на ней многоэтажные здания. Инженер, сравнивавший топкий шанхайский грунт со скальными породами Манхэттена, еще в начале XX века заявил: «В Шанхае предел – шесть этажей, в Лондоне – шестьдесят. В Нью-Йорке и Гонконге предела нет»34. Но технический прогресс позволил построить одни из самых высоких зданий мира на топком чикагском берегу озера Мичиган – и проблемы шанхайского болотистого грунта тоже были решены. Тысячи свай из орегонской сосны были доставлены через Тихий океан и вбиты в почву Бунда, а при строительстве использовались более прочные и легкие строительные материалы – стальные балки и бетон. Сочетающие прочность и плавучесть деревянные сваи удерживали высотные здания на топком грунте. Как и в случае построенных крепостными дворцов Петербурга, неистощимый источник дешевой рабочей силы в лице китайских кули позволял возводить небоскребы и без современных методов строительства, внедряемых в это время в Америке. Цемент здесь по-прежнему замешивали вручную, но это, при наличии бесчисленных кули, работавших за гроши, никак не тормозило строительства. К примеру, элегантное 14-этажное здание отеля с металлическим каркасом и каменным фасадом с уступами в нью-йоркском духе было возведено в 1934 году всего за три месяца.

Гостиницы вообще строились ускоренными темпами в отчаянной попытке угнаться за бурным ростом нового социального явления – туризма. Мировая торговля уже давно соединила отдаленные части планеты: петербургские придворные дамы XVIII века уже пивали латиноамериканский кофий с карибским сахаром, а в XIX веке британские текстильщики производили ткань из хлопка, выращенного в Гуджарате или Миссисипи. Но в эпоху джаза межконтинентальные путешествия стали доступны не только аристократам, дипломатам и бизнесменам, но и просто состоятельным гражданам. Когда роскошные кругосветные круизы приобрели популярность среди привилегированных классов, управляемый иностранцами китайский мегаполис оказался одним из портов их стандартного маршрута, а силуэт Бунда стал таким же символом Китая, каким для Америки были очертания небоскребов Нижнего Манхэттена. Города вроде Шанхая становились настоящими перекрестками современности, где представители всемирной элиты встречались для работы и увеселений.

Когда океанские суда входили в Хуанпу и пришвартовывались на таможенной пристани Бунда, прежде всего их пассажирам бросалось в глаза то, насколько мало в этом городе собственно китайского. Историк-шанхайландец писал в 1928 году: «Прибывающего в Шанхай путешественника поражает тот факт, что фактически он оказывается в крупном европейском городе – потому что во всем, что касается высотных зданий, хороших мостовых, гостиниц и клубов, парков и мостов, потока автомобилей, трамваев и автобусов, количества иностранных магазинов и великолепного ночного освещения, Шанхай не уступает важнейшим городам его родины»35. Однако за фасадами – на бесчисленных сценах, где разыгрывалась шанхайская жизнь – скрывался город куда более энергичный, нежели любая европейская столица. Вследствие отмены расовой сегрегации общественных пространств – а общедоступным в годы Первой мировой войны стал даже знаменитый своей нетерпимостью к цветным Шанхайский конноспортивный клуб – раздробленный мегаполис, где каждая национальная община создавала свой собственный мир, уступил место городу, где все группы сошлись воедино.

Ярче всего новая реальность Шанхая воплотилась в отеле Cathay – величайшем памятнике межвоенной эпохи и самом высоком здании на Бунде. Cathay открылся в 1929 году на углу Нанкинской улицы и Бунда, то есть на пересечении двух важнейших городских артерий. Прежде на этом месте располагалась штаб-квартира Augustine Heard & Company – американской фирмы, торговавшей чаем и опиумом. Гостиницы в расположенных на Нанкинской улице торговых центрах Sincere и Wing On подавали себя как заведения «европейского класса», то есть гордились тем, что соответствовали западным стандартам; Cathay во всем превосходил эти стандарты. Невероятной роскошью считалось наличие телефона в каждом номере – европейские гостиницы такого еще не знали. Один звонок китайскому консьержу, говорящему по-английски с британским акцентом, и знаменитая услуга «Опиум в номер» уже заказана. Еще один звонок – и город по новому раскрывается перед постояльцем Cathay, оправдывая свое прозвище «шлюха Азии»: к 1930-м годам в Шанхае работало 3 тысячи борделей36, а процент проституток среди женского населения бил все мировые рекорды37. Пирамидальная 12-этажная башня отеля в плане представляла собой трапецию, поскольку та сторона участка, что выходила на Бунд, была чуть короче задней границы. Такие очертания дали одному историку архитектуры повод назвать Cathay «космолетом в стиле ар-деко»38. Эта метафора даже более точна, чем полагал ее автор: с открытием отеля Cathay шанхайская архитектура преодолела гравитацию дешевого подражания Западу и, пройдя сквозь стратосферу точнейшего его копирования, достигла по-настоящему космических высот глобальной инновации.

В рекламе того времени название Cathay обычно писали псевдоазиатским шрифтом поверх изображения самого здания в стиле ар-деко; таким образом потенциальному постояльцу напоминали, что хотя подобное сооружение можно увидеть и в Чикаго, в реальности оно находится в экзотическом Шанхае. Но в интерьере отеля нашлось место всему миру – и Западу, и Востоку. Самые важные постояльцы могли выбирать из девяти люксов, каждый из которых был оформлен в духе определенной страны. Здесь был обитый дубовыми панелями британский люкс, где гости могли погреться у камина, как в загородном охотничьем домике; был индийский, где они ходили по сотканным на субконтиненте коврам, а прическу поправляли в зеркале, чьи контуры напоминали арки Тадж-Махала. В китайском люксе из гостиной в столовую постояльцы попадали через традиционные «лунные ворота» – круглый проход, типичный для китайских парков и дворцов. Мастера из каждой представленной страны были наняты специально для работы над этими номерами, чтобы обеспечить уважаемым клиентам идеальную подлинность обстановки. Отобедать постояльцы могли на девятом этаже, где за украшенными узором из карпов кои дверями с матовым стеклом располагался китайский ресторан, уставленный старинными бронзовыми буддами и снабженный потолочными росписями работы храмовых художников. Этажом выше к их услугам был европейский ресторан, выполненный в стиле парадного зала средневекового английского замка. Желание отвергнуть все это как ранний аналог лас-вегасского китча наталкивается на то простое обстоятельство, что все воспроизведенные в люксах культуры были широко представлены на улицах за их окнами. Создателем же отеля был человек, который, легко меняя все представленные в его отеле страны, чувствовал себя как дома и в Лондоне, и в Бомбее, и в Шанхае.