«Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825 - Ольга Минкина

Дальнейшие события ярко продемонстрировали притязания депутации на выражение интересов всего российского еврейства. 22 апреля 1813 г., в Дрездене, Зонненберг представил Александру I обширный проект еврейской реформы. К сожалению, этот проект известен нам лишь по тенденциозному изложению отдельных его частей в мемориях Четвертого еврейского комитета за 1826–1827 гг. Примечательно, что члены комитета сочли нужным post factum полемизировать с высказанными в записке мнениями и предложениями. Судя по косвенным данным, записка была довольно объемной и, подобно другим памятникам этого жанра, состояла из двух частей – описательной и рекомендательной. Описательная часть включала в себя небольшой исторический экскурс, в котором говорилось в основном «о различных притеснениях еврейскому народу»[791], а также большое количество фактического материала о современной автору еврейской жизни, с пессимистическими замечаниями о том, что евреи «часто разоряются, и вообще богатство самых счастливых не доходит далее третьего поколения»[792], об ужасающей бедности российских евреев, толкающей их к нарушению законов, о бедствиях войны и принудительных выселений[793]. Однако евреи фигурировали в записке не только в качестве жертв правительственной политики: в записке, местами более похожей на донос, содержались указания на деятельность конкретных лиц, связанных с контрабандой и хищениями. При этом главными объектами обличения выступали Лейзер Диллон и его компаньон некий «еврей Франк»[794]. Это наиболее раннее документальное свидетельство вражды Зонненберга и Диллона, проявлявшейся в последующие годы существования депутации во взаимных доносах и интригах. Вторая часть записки содержала без преувеличения программные требования еврейских депутатов, получившие дальнейшее развитие в целой серии проектов и прошений. В кратком резюме, содержащемся в мемории Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г., эти предложения выглядят следующим образом: отмена ограничений передвижения и экономической деятельности евреев, требования равного представительства евреев в органах городского самоуправления, прощение всех недоимок, судебная автономия, приравнивание правового статуса кагалов к статусу магистратов, ограничение произвола помещиков по отношению к проживающим на их землях евреям[795]. Все эти предложения, как было показано выше, уже встречались в прошениях многих еврейских представителей начиная с 1773 г. Вызывает интерес также определение социального статуса евреев в проекте Зонненберга: еврейская элита, «производя торговлю без записки в гильдии»[796] на территории всей империи и расширив свои полномочия в органах еврейского самоуправления, выделилась бы таким образом в отдельную привилегированную группу, не имеющую аналогов в числе сословий империи. Повышение полномочий кагалов и судебная автономия также противоречили правительственной тенденции к унификации евреев с остальными подданными (сочетавшейся со специальными правовыми ограничениями для евреев), намеченной уже «Положением о евреях» 1804 г.

Выдвигая широкие планы еврейской реформы, Зонненберг продолжал ходатайствовать и по отдельным частным вопросам. Так, в августе 1812 г. из Московской губернии в Нижний Новгород для содержания там под стражей были высланы 540 бродяг и подозрительных лиц[797]. В числе последних было и несколько евреев из Витебска, Шклова и Мстиславля, содержавших питейные заведения в Можайском и Волоколамском уездах, что само по себе при наличии черты оседлости и запрете на производство и продажу евреями водки было противозаконно. Тем не менее Зонненберг по поручению витебского кагала написал прошение[798], посланное им 30 июня 1813 г. министру полиции А.Д. Балашову из городка Рейхенбах в Саксонии. Ярко описывая страдания еврейских арестантов в московском остроге и по пути в Нижний Новгород, когда «конвой, транспортирующий оных, не зная различия в вине, почитал их важными преступниками, и гнали их без всякого человеческого милосердия по тридцать верст в день, не уважения даже (sic!) ни малым, ни больным, чрез что многие из них по дороге померли»[799], Зонненберг не упоминал о нарушенных евреями формальных ограничительных нормах, утверждая, что арестанты – «люди невинные», пострадавшие «только за то, что они находились в России»[800]. Заслуживает внимания решительный и даже дерзкий тон прошения: Зонненберг добивался освобождения не только нижегородских арестантов, но всех «им подобных евреев, если находятся в таковом же заключении» и «снабжения их подводами и продовольствием, пока не доедут до своих кагалов»[801]. Реакция министра свидетельствует о достигнутой депутатами высокой степени влияния на власть. Балашов уже через неделю потребовал объяснений от нижегородского губернатора[802], заявившего, что упомянутые евреи давно освобождены из-под стражи под подписку о невыезде[803]. В самом факте выступления Зонненберга в защиту формально законным образом высланных евреев проявились некоторые черты российской политической культуры того периода – пренебрежение к писаным нормам. То, что на уровне власти подразумевалось негласно, более явным образом проявляется в выступлениях еврейских представителей, еще не имевших достаточных навыков продвижения своих интересов в рамках российских бюрократических практик. Следует также отметить, что хлопоты о судьбе еврейских арестантов, вероятнее всего, воспринимались витебским кагалом и еврейскими депутатами в рамках традиционного дискурса как выполнение заповеди «о выкупе пленных».

Начало новому этапу деятельности депутации было положено во время аудиенции, данной императором еврейским депутатам 29 июня 1814 г. в Баденском герцогстве, в замке Брухзаль[804] После беседы с еврейскими представителями Александр I распорядился, чтобы все еврейские кагалы избрали депутатов и отправили их в Санкт-Петербург. Текст указа воспроизводится в составе проекта еврейской реформы, составленного крещеным евреем литератором Л. Неваховичем в 1829 г.[805], и совпадает с цитатами, содержащимися в более ранних документах. Мотивировка созыва депутации в «высочайшем повелении, объявленном через [начальника Главного штаба] П.М. Волконского», отличалась от предыдущих указов о созыве депутаций: «Государь император, изъявляя высочайшее свое благоволение кагалам за усердную и ревностную службу находившихся при Главной квартире его императорского величества депутатов, повелевает прислать тех самых или таковых же в Санкт-Петербург»[806]. Количество депутатов и способ их избрания, а также какие-либо функции и полномочия будущей депутации в указе обозначены не были. Данное постановление носило, таким образом, скорее демонстративный, нежели практический характер, тем более что, как было показано выше, выборы (или их имитация) уже состоялись в 1812 г. В день издания указа Диллон был награжден медалью «За усердие»[807]. Об этом, а также о подтверждении его депутатского статуса на высшем уровне он поспешил сообщить в своем письме минскому кагалу, а также просил передать эти сведения кагалу Брест-Литовска[808]. Характерно, что Зонненберга, несколько ранее награжденного медалью «За усердие» меньшего достоинства[809], он даже не упомянул, что указывает на определенные претензии на монополию в контактах с правительством.

Из кратких и отрывочных упоминаний в делопроизводственных документах известно, что с возвращением Александра I в Санкт-Петербург деятельность еврейских депутатов при императоре продолжалась. Не совсем понятным образом они оказались в составе императорской свиты во время путешествия Александра I на Венский конгресс в сентябре 1814 г. Согласно собранным венской полицией сведениям, в Вене тогда ходили разнообразные слухи «о двух придворных евреях (Hofjuden) императора Александра». Они якобы занимались подкупом причастных к конгрессу лиц, а также развлекались так, что «тратили золото целыми мешками»[810]. Ключевым здесь является определение еврейских депутатов как «Hofjuden». В адрес «придворных евреев» германских государств XVII–XVIII вв. выдвигались примененные здесь к депутатам обвинения в лоббировании, политических интригах, а также в неуместных претензиях на статус дворянства. Последние зачастую проявлялись в эксцентричном, демонстративном поведении, пристрастии к особой роскоши[811]. По версии, содержащейся в упомянутых выше прошениях Диллона 1829 и 1830 гг., он, «быв уже не отпущен от Главной квартиры, употреблен был к дальнейшим тайным препоручениям и находился при его величестве на конгрессе в австрийской столице Вене и в прочих местах»[812]. Возможно, депутаты могли действовать и в качестве тайных агентов российской власти, однако, как будет показано ниже, главной их функцией оставалось представительство.