Человек маркизы - Ян Вайлер

– Я была сперва в Оберхаузене, а потом в Гонолулу. – Такая информация ничуть не напрягла мою мать, потому что она не слушала. По всей видимости, она стояла где-нибудь в ресторане у бара и втиснула телефонный разговор в промежуток между основным блюдом и десертом.

– И ты скучаешь по маме?

– Конечно. Ещё как, – сказала я.

И она мне поверила. Я была действительно хорошо натренирована в этом.

День тридцатый

– А что ты собираешься делать потом? – спросил Алик и бросил камешек в воду.

Мы сидели у канала напротив Мейдерихского каноэ-клуба и смотрели, как несколько очень статных гребцов готовились к тренировочному выезду.

Мой отец встал рано, чтобы доставить заказанные маркизы. Четыре штуки. Для меня в машине уже не хватало места, и это было как нельзя кстати. Алик был немного опечален тем, что я проводила с ним уже совсем мало времени. С другой стороны, это давало ему возможность копаться на площадке металлолома и совершенствоваться в познавании старого железа.

Я долго раздумывала над его вопросом, потому что не хотела отделываться простым «понятия не имею». Это было бы честно, но не особенно умно. По крайней мере, я чувствовала себя глупо, когда меня об этом спрашивали. В моём классе, от которого я как раз отстала как закоренелая второгодница, большинство уже знали, чем они хотят заниматься. У них были планы, интересы, хобби и таланты. А я, собственно, могла только мошенничать да слушать музыку. Этого было маловато, особенно в сравнении с Аликом.

Разумеется, эта тема уже не раз обсуждалась и в отделении детской психиатрии. Там постоянно шла речь о перспективах. Однажды мы должны были визуализировать нашу последующую жизнь и описать её во всех подробностях.

«Закройте глаза и представьте себе, как вы будете жить через десять лет», – сказала психологиня. Мы сидели кружком, и все закрыли глаза. Я это знаю точно, потому что я одна моргала и смотрела на остальных, как они себе, вероятно, расписывали своё будущее с собакой и хорошенькими детками. Когда вызвали меня и я должна была рассказать, где и как вижу себя через десять лет, мне не пришло в голову ничего, кроме описания неизменно полного холодильника. И как я рассчитываю его наполнять, спросила меня ведущая, и я ответила: «Я его не наполняю, я велю его наполнить». Разумеется, я знала, что злю её своим ответом, и последовал безжалостный, мучительный разговор с глазу на глаз. Сегодня я понимаю, что эта женщина приложила много усилий, чтобы улучшить моё чувство самоценности. Но тогда я жила в убеждении, что не гожусь вообще ни на что. Так сказал в своё время Хейко, мама плакала, а учителя поставили на мне крест. И Джеффри получил свою боль.

– Может, займусь каким-нибудь искусством, – сказала я Алику «от фонаря», хотя рисовала как пятилетняя, а пела как лишённая всякого слуха. Но бегство в искусство казалось мне единственной мало-мальски достижимой опцией. Ведь в свои шестнадцать я не умела ничего, даже на уровне «дважды два».

Но Алик глубоко проникся этой идеей.

– Я думаю, в тебе действительно дремлет творец, – согласился он и пришлёпнул комара. На канале в эти дни проходил всемирный комариный конгресс. Эти звери роились тучами. Бац! – По крайней мере, от тебя исходит такое излучение.

– Или выйду замуж за саудовского принца, – сказала я с вызовом. – Европейские блондинки у них котируются. И тогда меня будут осыпать бриллиантами и купать в мышином молоке. – Я не потрудилась прислушаться, какие чувства вызывает в Алике моя болтовня, и продолжала в том же духе: – У меня будет целый шкаф обуви размером со склад моего отца. И когда я поеду в Милан или на показ моды, меня будет сопровождать свита служанок и телохранителей, и я, разумеется, скуплю всю коллекцию и тут же её выброшу, потому что она мне разонравилась. А мой принц всегда будет в отъезде, мы будем видеться раз в месяц на скачках, и в какой-то момент я унаследую всё барахло, потому что он, разумеется, будет старше меня на пятьдесят лет.

Алик слушал отвернувшись, а потом встал. В ярости.

– Значит, вот что тебе нужно от мужчин. Туфли, скачки и вся эта дрянь? – воскликнул он.

Он был смертельно обижен, ведь это именно он все выходные сооружал для меня бамбуковый трон. А я говорила о том, какой мужчина мне нужен – лучше всего старый и богатый. Он-то был как раз наоборот и, следовательно, даже не рассматривался. И хотя я всего-навсего придуривалась, именно это он и усвоил про себя: слишком бедный и слишком юный. У меня не хватило эмпатии, чтобы заметить, каким суровым был для него этот момент. Я не понимала, что он чувствовал себя растоптанным, потому что таким, про которого я наболтала, ему никогда не стать. Даже если моя болтовня и была преувеличена.

А я сидела и оправдывала свою шутку, говорила ему, что он не должен принимать всерьёз, будто я мечтаю регулярно купаться в мышином молоке. Но от этого становилось только хуже. Ведь дело было не в шутке, а в позиции. Мне потребовалась вечность, чтобы это понять. Мы просидели рядом в молчании добрую четверть часа, а гребцы на каноэ тем временем приступили к тренировке у другого берега. Бац! Комар.

Мысленно я ещё раз прошлась по тому, что сказала ему. И спросила себя, что уж такого страшного во всём этом. Процесс осознания, постепенное постижение всего этого, тот переход от моей упрямой позиции обороны к пониманию проходил медленно, и я помню его до сих пор. И так, как в один прекрасный день обнаруживаешь, что больше не хочешь есть из детской тарелки, или снимаешь со стены постер с лошадью, так я в тот день изменила свою позицию ожиданий от жизни. И хотя я всё ещё не знала, кем хочу стать, но поняла, что должна что-то сделать для этого. Алик, я думаю, знал это для себя ещё с раннего детства.

И, наконец, после продлившегося вечность молчания я положила ладонь на его летнее колено и сказала:

– Извини.

– Ничего.

– Нет, правда.

– Да-да.

Я оттолкнула его колено, и мы посмотрели друг на друга. Это был бы, пожалуй, ещё один сказочно подходящий момент для поцелуя, но вместо этого он убил комара на моей ноге и сказал:

– Мне надо идти обедать.

– А можно мне с тобой?

Он был ошеломлён:

– Что, правда? К нам?

– Да. Если можно, конечно.

И мы