Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

— Больше жизни, будто сама не знаешь.

— Тогда нам ничего не страшно...

«Нам-то не страшно, - подумал Святослав, — а вот каково нашим детям? С дочерью всё ладно, приданое у неё королеве кое... А сыновья? Три княжича того и глади изгоями станут. И ещё неизвестно, кто здесь у нас...» — Он ласково провёл рукой по животу Марии и, уловив неясный толчок, улыбнулся:

— Просится на свет Божий?

— Такой беспокойный...

Он подумал, что неосознанно они говорят о будущем ребёнке как о мальчике. Ещё один сын, ещё один княжич, ещё один изгой...

— А если тебе поклониться дяде Святославу? Он с Юрием хорош?

— Он-то! Пожалуй, ближе всех иных к нему стоит. Только чем я поклонюсь дяде? И пардуса я ему дарил, и рыбий зуб[46], и паволоки, и жуковинье, и скатный жемчуг, и просто золото ромейское... Да и сколько нужно, чтобы Остерский Городец перевесить...

— Может быть, книги?

Святослав зло усмехнулся:

- Дяде книги — только, помеха с престола на престол кобылкой скакать.

Княгиня подумала, что есть, конечно, один подарок, даже и не подарок, а подношение, перед которым ника?; не устоять старшему Святославу: передать ему старый дворец Ольговичей в Киеве, который всегда считался во владении Всеволода. Но как сказать о том мужу? Да ведь ещё и согласие княгини Агафьи требуется. Мария принялась соображать, как убедить княгиню. Та души не чаяла во внуках, а внучку Болеславу так ту просто обожала и баловала самым непростительным образом. Объяснить, что стоят её внуки перед угрозой оказаться изгоями, что могут потерять всё в случае возвращения Юрия и его рода? Ведь Юрию наследует воинственный и суровый Глеб Юрьевич, за Глебом идёт не менее властный и мрачный Андрей Юрьевич Боголюбский... Это означает годы и годы без престола, годы и годы в захолустье... Княгиня Агафья согласится. Но как сказать мужу?

   — Ты почему приутихла, лапушка?

   — Да вот думаю, стоит ли старый дворец в Киеве нового княжества, — ответила Мария и по тому, как вздрогнул Святослав, поняла, что он мгновенно уловил суть её замысла.

   — Согласится ли мать?

   — Княгиню Агафью я уговорю во имя внуков...

   — А если дядя Святослав не сумеет склонить Юрия к прощению?

   — Что ж, значит, не судьба. Но никто из наших детей не сможет сказать, что мы не пытались противиться изгойству.

   — А где жить будем?

   — Будет стол княжеский, будет и столица. А коли будет столица — построим княжеский дворец. Матушка же Агафья во внуках души не чает, для неё дворец там, где живут её внуки.

   — И всё-то ты продумала, умница ты моя...

Как и предполагала княгиня Марья, самым простым оказалось уладить вопрос с Агафьей. Святослав Олегович, появившийся в Киеве в свите торжественно вступившего на престол Юрия Долгорукого, поломался для приличия, помянул все перебежки племянника, но дворец принял и даже оставил за княгиней Агафьей пристройку. Племяннику же велел написать слёзное письмо Юрию, не жалея покаянных слов, a потом сидеть в самых дальних покоях дворца, не показываясь в Киеве, и ждать.

Трудно сказать, что подействовало на Юрия — то ли заступничество давнего своего союзника Святослава-старшего, то ли богатые дары, изысканные и затейливые, что раздобыл киевских купцов верный Яким, то ли слово, когда-то сказанное Ягубой и теперь к месту повторенное Святославом, - избезумился я, — но Юрий отпустил вину.

Хуже всего было то; что дядя совсем ограбил племянника, отобрав у него и Сновск, и Карачев, и Воротынск, дав взамен какие-то завалящие городки. В результате Святослав вновь оказался на самых нижних ступеньках княжеской лестницы. Но и сам Святослав, и Мария, и даже княгиня Агафья отнеслись к этому падению философски — ведь можно было бы кончить жизнь в порубе, обрекая сыновей на утрату всего... Начинать же с самой нижней ступеньки Святославу не впервой.

Уже через год, наняв торков, он затеял усобицу за небольшое княжество с Изяславом. И тут ему помог счастливый случай. Юрий отправил из Киева в Суздаль своего давнего противника, ныне пленника, — князя Ивана, прозванного Берладником. Путь пролегал, как всегда, через Чернигов. И вот неожиданно князь Изяслав Давыдович Черниговский отбил пленника, освободил, дал приют при своём дворе. Юрий воспринял это как объявление войны и стал собирать князей для похода на Чернигов. Но и Изяслав призвал под свои знамёна дружественных князей, создав мощную коалицию. Вошёл в неё и недавно помирившийся с ним Святослав-младший.

В самый разгар приготовлений к большой междоусобной войне Юрий Долгорукий умер. Случилось это 15 мая 1157 года.

Нелюбовь киевлян к нему к этому времени достигла такой силы, что вопреки всем традициям они в день его кончины разгромили дворец, где лежал покойный, разгромили дворы его соратников, разогнали Юрьеву дружину, как когда-то дружину Ольговичей, избили его тиунов, дворских, воевод и бояр.

На престол снова сел Изяслав Давыдович.

В который раз на памяти Святослава Всеволодовича произошло перераспределение престолов, вызванное приходом нового великого князя. Но теперь он был не просто свидетелем передела престолов, но и активным участником, союзником великого князя. После долгой торговли Чернигов вернулся к Ольговичам, и там сел княжить старший Святослав. А в Новгороде-Северском сел на престол Святослав-младший, обговорив присоединение к Северскому княжеству Карачева, Путивля, Рыльска и ряда Других городов. Таким образом, Новгород-Северское княжество становилось не только богатым, но и практически независимым от сюзерена — Черниговского князя.

...И опять, как семнадцать лет назад, в погожий летний день выехала из киевских Золотых ворот дружина под знаменем Ольговичей. Впереди ехал Святослав, за ним боярин Вексич и старые бояре Всеволода.

Рядом с князем на тонконогом коне гарцевала помолодевшая, похудевшая после недавних родов княгиня Мария...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С утра княгиню Марию Васильковну знобило. Она сидела у огромного очага, где, потрескивая, догорали поленья. Такие очаги она велела складывать во всех княжеских домах и дворцах, что сменили они со Святославом за последние двадцать два года, как память о счастливых годах детства и юности в далёком западном Полоцке. Там открытые очаги на варяжский лад имелись во всех больших гридницах и палатах отцовского дворца. О Полоцке напоминал и старый, подслеповатый и растолстевший волкодав Ратай Второй, единственный из всей своры собак, кому разрешалось входить в палату. Он развалился у её ног, положив тяжёлую лобастую голову на шкуру медведя, которого когда-то помог одолеть Святославу.

Восемнадцать лет прошло со дня смерти старого Всеволода. Тогда кончились счастливые дни княжения во Владимире-Волынском и началась кочевая жизнь полуизгоев.

Только семь последних лет они живут спокойно в Новгороде-Северском, вдали от бурных событий большой княжеской игры, в окружении своих детей — пятерых сыновей и трёх дочерей родила княгиня своему Святославу.

Господи, чего только не пришлось вынести её мужу, каких унижений, измен, превратностей судьбы! И всегда он мчался к ней, искал у неё утешения и совета, и успокаивался в её объятиях, и засыпал, утомлённый и счастливый, уткнувшись своим большим носом в её плечо...

От этих сладких воспоминаний быстрее застучало сердце — позади столько лет замужней жизни, а она всё ещё, как молодая, волнуется при одной мысли о нём, ждёт его, радуется, что чувства их взаимны.

Сегодня, пожалуй, в первый раз за последние годы она не поехала с мужем на охоту — накануне простыла. И ещё что-то смутно беспокоило... Так уже не раз бывало в прошлом, когда приближалось расставание с мужем.

Не могло ли что-нибудь произойти на охоте?

Ратай Второй поднял голову, заворчал. И сразу же раздался стук в дверь.

   — Кто там? — спросила княгиня.

Вошёл дворский.

   — Матушка княгиня, прискакал гонец от епископа Антония из Чернигова. Говорит, дело, не терпящее отлагательства.

   — Пригласи, — распорядилась княгиня.

«Почему гонец от епископа?» — подумала Мария. Впрочем, ничего особо удивительного в том нет. И Святослав, и она поддерживали с Черниговским епископом Антонием, константинопольским греком, всё ещё не привыкшим к дикой Руси, добрые отношения, делали ему подарки, при встречах долго беседовали на его родном языке о книжной премудрости и таинствах веры.

Дворский ввёл гонца. Это был молодой сухощавый чернец. Он уже успел стянуть зипун, и мятая ряса болталась на тощем теле — видимо, в пути он подоткнул её, чтобы не забрызгать. Красное, обветренное лицо заляпано грязью, в руках кожаная сума, тоже мокрая и грязная.