А у нас во дворе - Лариса Миллер

Когда я пришла в 1969-м, занятия вели ученицы Алексеевой. За роялем сидел старейший концертмейстер студии. Звучала самая разная музыка — от Баха до старого фокстрота, от Шумана до этюдов Черни. Звучала дивная музыка Глюка, под которую подруги оплакивали умершую Эвридику; фурии, принимая устрашающие позы, не пускали Орфея в царство теней («Духи». — «Нет!» — «Сжальтесь». — «Нет!»); сомнамбулически плыла по залу сама Эвридика.

Я готова была заниматься во всех существующих группах, включая детскую, в которой вызвалась помогать преподавательнице вести урок. И вот, исполняя вместе с детьми этюд «Цапля», я снова, как двадцать с лишним лет назад, иду на полупальцах, высоко поднимая колени. Заворачиваю ли я носки внутрь? Наверное, да. Но мнится мне, что нет. Мнится мне, что бег мой стремителен, прыжок высок, что я на мгновение зависаю над полом. «Да ты просто сильфида», — сказала мне однажды старейшая ученица Алексеевой. Сильфида — дух воздуха. Не того ли алкала душа моя?

Лететь, без устали скользитьПо золотому коридору.И путеводна в эту поруОсенней паутины нить,И путеводен луч скупой,И путеводен лист летучий,И так живется, будто случайУже не властен над судьбой…

Не приди я в эту студию, не узнай удивительного чувства полета, мне никогда бы не написать ни этих строк, ни многих других:

Все в воздухе висит.Фундамент — небылица.Крылами машет птица,И дождик моросит.Все в воздухе: окно,И лестница, и крыша,И говорят, и дышат,И спят, когда темно,И вновь встают с зарей.И на заре, босая,Кружу и зависаюМеж небом и землей.

Несколько лет назад в разговоре с одной знакомой актрисой я упомянула имя Констанции Роек. «Ксюша? — переспросила меня собеседница и, вздохнув, добавила: — Бедная Ксюша. Ей ведь давно пришлось оставить сцену: она заболела тяжелым нервным расстройством. Долго лежала в больнице, да так толком и не поправилась. Она иногда звонит мне, когда бывают просветы».

Sic transit… Так проходит по земле даже тот, кто как будто бы едва ее касается. Таково земное притяжение, земная тяга, земные тяготы… И все же:

Преходящему — вечности крылья,Ветра вольного, света обилье,Устремленье кочующих стай,От подробностей душных засильяУлетай, улетай, улетай…

Остров радости

Посвящается Людмиле Николаевне Алексеевой

Эта гимнастическая система подобна танцу. А еще можно сказать, что она — своеобразный театр. Театр одного актера. И этим актером может стать каждый, потому что речь идет о театре для себя, который не предполагает зрителя. То есть, пожалуйста, приходите и смотрите. Никто не запрещает. Но главным в этом процессе является не человек смотрящий, а человек играющий, танцующий, бегающий, прыгающий. Человек радующийся. И подарила ему эту радость Людмила Николаевна Алексеева (1890–1964). Она — создатель системы, которая сегодня так и называется — алексеевская гимнастика.

Людмила Алексеева родилась в Одессе. Отец ее был военным инженером, мать, дочь декабриста М. А. Бодиско, — педагогом. В начале ХХ века семья переехала в Зарайск, где Алексеева закончила гимназию с золотой медалью. В Зарайске она познакомилась с семейством Голубкиных. Сестры Голубкины часто устраивали любительские спектакли, в которых принимала участие юная Алексеева, а знаменитый скульптор Анна Голубкина, заметив склонность девочки к движению, посоветовала ей пойти в известную в те годы в Москве Школу пластики Э. И. Книппер-Рабенек — последовательницы Айседоры Дункан. Школа много выступала как в России, так и за рубежом. Гастролировала в Лондоне, Берлине, Мюнхене, Нюрнберге, Будапеште. Танцуя у Рабенек, Алексеева одновременно училась на Высших женских курсах историко-философского факультета. В 1912 году она попала в самую гущу интеллектуальной и культурной жизни, которая била ключом в Доме песни М. А. Олениной-д’Альгейм. Тон там задавали сама Мария Алексеевна и ее муж француз Пьер д’Альгейм — литератор, философ, поэт. Благодаря Дому песни Алексеева впервые попала в Париж, увидела в Лувре скульптуру Ники, а в театре Champs Elysees — балеты Дягилева и танцы Нижинского. Вернувшись в 1913 году из Парижа в Москву, Алексеева «пустилась в свободное плавание» — создала собственную студию гармонической гимнастики и начала сочинять этюды движения.

В те годы в Москве существовало множество разных школ и классов пластики. На улицах часто можно было увидеть спешащих на занятия девушек с чемоданчиками, в которых они несли специальную гимнастическую форму. Их называли «пластички». На состоявшейся весной 2000 года в филиале Бахрушинского театрального музея выставке «Человек пластический» (она — к сожалению, не в полном объеме — перекочевала к нам из Италии) можно было увидеть интереснейшие рисунки и фотографии, посвященные свободному танцу, который был невероятно популярен в начале столетия. Среди прочих экспонатов были и многочисленные фотографии знаменитого в те годы танцовщика Румнева, одно время посещавшего студию Алексеевой (когда-то у нее занимались и мужчины), а также самой Алексеевой и ее студиек.

Начало века — эпоха славы Айседоры Дункан, время, когда много говорили и писали о физическом вырождении человечества, о запущенности тела, время создания новой гимнастической школы, когда теоретики гармонической гимнастики Дельсарт, Далькроз, Демени ратовали за сближение движения с музыкой, с искусством, время увлечения свободным, естественным, раскованным движением. Не механистическим, не снарядовым, характерным для немецкой и шведской гимнастики, не стесненным жесткими нормами, как в балете, но таким, которое доступно каждому и в котором нуждается не только тело, но и душа. А это возможно только при полном слиянии с музыкой, когда музыка диктует единственно возможный жест. Об этом писал Максимилиан Волошин в статье, посвященной танцу (он имел в виду студию Рабенек, но его слова можно полностью отнести к одной из звезд этой студии Алексеевой и ее этюдам): «Музыка есть в буквальном смысле слова память нашего тела об истории творения. Поэтому каждый музыкальный такт точно соответствует какому-то жесту, где-то в памяти нашего тела сохранившемуся. Идеальный танец создается тогда, когда все наше тело станет звучащим музыкальным инструментом и на каждый звук, как его резонанс, будет рождаться жест». Именно это и происходит в студии Алексеевой: каждый звук рождает жест — простой, естественный и, кажется, единственно возможный. В зале звучит самая разная музыка, начиная с Баха, Шумана, Брамса и кончая этюдами Черни, фокстротами и народными мелодиями. Урок четко структурирован. Каждый этюд выполняет определенную гимнастическую задачу, но, двигаясь, мы не думаем ни о нагрузке, ни о мышцах, а просто живем в музыке, испытывая радость от самого процесса.

Создавая свою систему, Алексеева черпала из многих источников, но основным и неиссякаемым источником оставалась Античность — время наивысшего расцвета духовной и телесной культуры. Алексеева создала более трехсот этюдов. В набросках к своей так и не дописанной книге она приводит слова Овидия: «Если у тебя есть голос — пой. Если у тебя мягкие руки — танцуй». Ненапряженное тело, плавность, слитность и непрерывность линии, античная стойка, являющаяся исходной позицией для многих этюдов — вот основные признаки этой на удивление цельной, абсолютно лишенной эклектичности, четко разработанной системы. За часовой урок нас как бы демонтируют, чтобы потом собрать из более гибких и послушных частей. Каждый этюд — это законченная пьеса, имеющая свою логику, свое развитие, свой сюжет и характер. Уроки Алексеевой — это и гимнастика, и игра, и соборное действо. Она добилась того, чего хотела: ее студия превратилась в «остров радости». Что бы ни происходило вокруг (а вокруг, как известно, много чего происходило с 1913-го года по 1964-й, когда она умерла), в зале, арендованном для занятий, несчастных не было. Во всяком случае, до конца урока, а может, и немного после — пока не пройдет та эйфория, которую испытывает посвященный. А посвященным может быть каждый независимо от возраста, координированности и таланта. Система Алексеевой демократична и рассчитана именно на тех, кто любит движение, но непригоден для профессионального спорта. Чтобы оценить ее систему, требуется одно — уровень культуры и интеллекта, достаточный для того, чтобы почувствовать благородство и красоту рисунка. В студии алексеевской гимнастики жизнь не откладывается на потом, а происходит ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Даже новички, впервые осознавшие, что у них есть руки и ноги, с которыми не так-то просто совладать, испытывают на занятиях радость.