В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

XL

Миновали Филипополь, или Пловдив, как его любят называть болгары. Поезд опять мчится далее, стуча колесами и вздрагивая. Николай Иванович опять спит и храпит самым отчаянным образом. При прощанье с прокурором перед Филипополем не удовольствовались одним крушоном, выпитым в вагоне, но пили на станции в буфете, когда супруги обедали. Кухня буфета оказалась преплохая в самом снисходительном даже смысле. Бульона вовсе не нашлось. Баранина, которую так хвалил прокурор, была еле подогретая и пахла свечным салом. Зато местного вина было в изобилии, и на него-то Николай Иванович и прокурор навалились, то и дело возглашая здравицы. Упрашивания Глафиры Семеновны, чтоб муж не пил, не привели ни к чему. На станции, после звонка, садясь в вагон, он еле влез в него и тотчас же повалился спать. Во время здравиц в буфете и на платформе он раз пять целовался с прокурором по-русски, троекратно. Прокурор до того умилился, что попросил позволения поцеловаться на прощанье и с Глафирой Семеновной и три раза смазал ее мокрыми от вина губами. Глафира Семеновна успела заварить себе на станции в металлическом чайнике чаю и купить свежих булок и крутых яиц, и так как в буфете на станции не могла ничего есть, сидит теперь и закусывает, смотря на храпящего мужа. «Слава Богу, что скоро в мусульманскую землю въедем, – думает она. – Там уж вина, я думаю, не скоро и сыщешь; стало быть, Николай поневоле будет трезвый. Ведь в турецкой земле вино и по закону запрещено».

Корзинку из-под вина и пустые бутылки она засунула под скамейки купе вагона и радовалась, что бражничанье кончилось. На спящего мужа она смотрела сердито, но все-таки была рада, что он именно теперь спит, и думала: «Пусть отоспится к Адрианополю, а уж после Адрианополя я ему не дам спать. Опасная-то станция Черкеской будет между Адрианополем и Константинополем, где совершилось нападение на поезд. Впрочем, ведь и здесь, по рассказам прокурора, нападали на поезда. Храни нас, Господи, и помилуй!» – произнесла она мысленно и даже перекрестилась.

Сердце ее болезненно сжалось.

«Может быть, уж и теперь в нашем поезде разбойники едут? – мелькало у ней в голове. – Оберут, остановят поезд, захватят нас в плен, и кому тогда мы будем писать насчет выкупа? В Петербург? Но пока приедут оттуда с деньгами выручать нас, нас десять раз убьют, не дождавшись денег».

Закусив парой яиц и прихлебывая чай, уныло смотрела она в окно. Перед окном расстилались вспаханные поля, по откосам гор виднелся подрезанный, голый еще, без листьев, виноград, около которого копошились люди, взрыхляя, очевидно, землю. На полях тоже кое-где работали: боронили волами. Наконец начали сгущаться сумерки. Темнело.

Вошел в вагон кондуктор в феске (с Беловы началась уж турецкая железнодорожная служба) и по-французски попросил показать ему билеты.

– В котором часу будем в Адрианополе? – спросила его Глафира Семеновна также по-французски.

– В два часа ночи, мадам.

– А в Черкеской когда приедем?

– Oh, c’est loin encore[89], – был ответ.

– Ночью? – допытывалась она.

– Да, ночью, – ответил кондуктор и исчез.

«Беда! – опять подумала Глафира Семеновна. – Все опасные места придется ночью проезжать. Господи! хоть бы взвод солдат в таких опасных местах в поезд сажали».

Проехали станции Катуница, Садова, Панасли, Енимахале, Каяжик. Глафира Семеновна при каждой остановке выглядывала в окно, прочитывала на станционном здании, как называется станция, и для чего-то записывала себе в записную книжку. Несколько раз поезд шел по берегу реки Марицы, в которой картинно отражалась луна. Ночь была прелестная, лунная. Поэтично белели при лунном свете вымазанные, как в Малороссии, известью маленькие домики деревень и небольшие церкви при них, непременно с башней в два яруса. На полях то и дело махали крыльями бесчисленные ветряные мельницы, тоже с корпусами, выбеленными известкой.

Вот и большая станция Тырново-Семенли с массой вагонов на запасных путях и со сложенными грудами мешков с хлебом на платформе. В вагон вбежал оборванный слуга в бараньей шапке, с подносом в руках и предлагал кофе со сливками и с булками. Глафира Семеновна выпила кофе с булкой, а Николай Иванович все еще спал, растянувшись на скамейке. Глафира Семеновна взглянула на часы. Часы показывали девять с половиной.

«Надо будить его, – подумала она. – Надеюсь, что уж теперь он выспался и может разговаривать разумно. А то я все одна, одна, и не с кем слова перемолвить. Словно какая молчальница сижу. Положим, что мы с ним в разговоре только спорим и переругиваемся, но и это все-таки веселее молчания. Да и мне не мешает немножко прикорнуть до Адрианополя, чтобы к двум часам, когда приедем в Адрианополь, где начнется это проклятое самое опасное место, перед станцией Черкеской, быть бодрой и не спать. Я прикорну и сосну, а он пусть теперь не спит и караулит меня. Обоим спать сразу в таких опасных местах невозможно», – решила она и, как только поезд отошел от станции, принялась будить мужа.

– Николай! Проснись! Будет спать! – трясла она его за рукав и даже щипнула за руку.

– Ой! Что это такое! – вскрикнул Николай Иванович от боли и открыл глаза.

– Вставай, безобразник! Приди в себя. Вспомни, по какому разбойничьему месту мы проезжаем.

– Разве уж приехали? – послышался заспанным хриплым голосом вопрос.

– Куда приехали? Что такое: приехали? Разве ты не помнишь рассказ прокурора о здешней местности? О, пьяный, легкомысленный человек!

Николай Иванович поднялся, сел, почесывался, смотрел посоловевшими глазами на жену и спрашивал:

– А где прокурор?

– Боже мой! Он даже не помнит, что прокурор простился с ним и остался в Филипополе! – всплеснула руками Глафира Семеновна.

– Ах да… – стал приходить в себя Николай Иванович. – Все помню я, но нельзя же так сразу вдруг все сообразить спросонья. Нет ли чего-нибудь выпить? – спросил он.

– Насчет вина теперь аминь. Въезжаем скоро в турецкую землю, где трезвость должна быть даже по закону. В Турции с пьяными-то знаешь ли что делают? Турция ведь не Болгария, – стращала Глафира Семеновна мужа. – Вот тебе чай холодный. Его можешь пить сколько хочешь.

– Отлично. Чаю даже лучше… – проговорил Николай Иванович, налил себе стакан и выпил его залпом. – Чай превосходно…

– Ну наконец-то образумился!

– Дай мне апельсин. Я съем апельсин. Это утоляет жажду.

Глафира Семеновна подала мужу апельсин, и он принялся его чистить.

XLI

– Ну, я теперь сосну немножко до Адрианополя, – сказала Глафира Семеновна мужу, когда они отъехали от станции Тырново-Семенли. – А ты уж, Бога ради, не спи. А с Адрианополя, куда приедем