До и во время - Владимир Шаров

10) цель мировой истории — достижение единства Бога и возглавляемой человеком внебожественной природы;

11) к этому единству невозможно прийти без Богочеловеческого организма вселенской церкви — основы и воплощения добровольной солидарности людей;

12) историческая миссия России — религиозное посредничество между Западом и Востоком, сближение их и конечное воссоединение во всемирное государство. Возглавит это государство русский царь (светская власть) и римский папа (власть духовная);

13) именно государство будет выступать как представитель человеческого начала в становящемся Богочеловеческом единстве, а не личность (личность должна сознавать, что ее истинная свобода есть самоотречение) и даже не община.

После обнародования данной программы откололась еще одна группа, причем предварительно она, жестоко нарушив партийную дисциплину, публично объявила Соловьева еретиком, исказившим и предавшим учение Федорова. Следует признать, что основания для этого были. Группа состояла по большей части из молодых разночинцев, которые присоединились к партии в последний год жизни Федорова; все, и де Сталь тоже, знали их плохо, не мудрено, что след их сразу затерялся. Де Сталь вновь нашла их лишь через два года, причем совершенно случайно. К тому времени они под именем «группы Федорова» вошли в социал-демократическую партию, во главе которой стоял некий Жорж Плеханов.

Плеханов был де Сталь известен давно, относилась она к нему с симпатией, давала деньги, за несколько лет до описываемых событий именно в ее тамбовском имении прошло совещание народнической группы «Черный передел», где он тогда состоял. Плеханов сначала встретил учеников Федорова тепло, среди них были люди талантливые, сильные, рабочее движение могло много приобрести в их лице, но скоро и с Плехановым у федоровцев возникли разногласия. Поводом для разрыва стали споры по каким-то не очень существенным вопросам тактики, но это — на поверхности, на самом деле они вообще мало в чем сходились. Формально из партии федоровцы, правда, не вышли, но образовали в ней вместе с Лениным независимую фракцию большевиков.

Марксистами ни тогда, ни позже они не были, к Марксу, что и не думали скрывать, относились с иронией, его картины социализма и коммунизма, роль в истории рабочего класса, то, что революция начнется не в России, а в одной из передовых стран Запада, и, главное, то, как Маркс представлял себе смысл и назначение самого человека, — все казалось им на удивление наивным. Но Ленину, которому они с готовностью подчинились, его увлечение марксизмом было прощено. Ленин импонировал им своей решительностью, тем, что был человеком дела; они не сомневались, что в конце концов он неизбежно уйдет от Маркса и придет к Федорову. Пока же время для этого не наступило, и вины Ленина здесь нет, просто народы мира еще не готовы услышать Слово Федорова, откровение было дано людям до срока. Сегодня оно может выжить, сохраниться только как тайное, скрытое учение, известное лишь посвященным. Марксизм и станет для него спасительной скорлупой.

Влияние федоровцев на большевиков было многообразным, в частности, именно им объясняется то, что Ленин, вопреки собственной ясно выраженной воле, после смерти не был предан земле, а положен в стеклянный гроб и выставлен для обозрения. Федоров не раз рассказывал ученикам, как он несколько лет пытался спасти и воскресить Спящую царевну, — видел в этом начало общего дела воскрешения всех, когда-либо живших на земле людей. Неудача, по видимости, угнетала его мало: он сетовал, что в космосе, где нет земного притяжения, только небесное, спасти царевну ему бы, без сомнения, удалось.

В 1924 году федоровцы и настояли на том, чтобы сохранить Ленина нетленным, как бы спящим в стеклянном гробу, пока Россия, не построит для него ракету. Конструированием ее почти тридцать лет занимался федоровец Циолковский. На ракете Ленина должны были доставить в космос, где, освободившись от притяжения Земли, он восстанет из праха и сможет снова возглавить мировую революцию. Принадлежала федоровцам и еще одна, возможно, решающая для судеб революции мысль. Они говорили, что, учитывая, что смерть не окончательна, сейчас правильно и даже необходимо уничтожать, причем для их же собственного блага, каждого, чье существование препятствует общему делу — воскресению всех, когда-либо живших на Земле людей.

Но вернемся к Соловьеву. Насколько можно судить по источникам, он не был обеспокоен расколом и к уходу «группы Федорова» отнесся спокойно. В течение нескольких недель из федоровцев, оставшихся ему верными, Соловьев создал подпольную партию (в них была уже большая усталость от свободы, тяга оставить, пожертвовать ею, готовность раствориться в организации), которая показалась де Сталь очень перспективной, и она охотно взялась партию финансировать. Когда же траты превысили ее возможности, она привлекла к делу нескольких крупных купцов-золотопромышленников из семей Рукавишниковых и Силантьевых.

Снизу партия, как и должно, была подчинена строгой дисциплине: делилась на тройки, рядовые члены которых знали только своего командира и больше никого. Командир тройки входил в тройку следующей ступени, и так до Соловьева. Однако этот обязательный для любых подпольных организаций принцип на самом верху по личному капризу Соловьева соблюден не был. Организатором партии, ее признанным лидером был Соловьев: он разработал и ее философию, и ее программу, однако Соловьев считал, что партия должна управляться коллегиально, и своей властью разделил полномочия лидера между бывшим личным адъютантом Николая II, а в то время командующим Санкт-Петербургским военным округом генералом Драгомировым, знаменитым церковным деятелем и проповедником Иоанном Кронштадтским, который когда-нибудь несомненно будет канонизирован, и собой.

Возможно, он так же, как и Федоров, сомневался, что ему ниспослана благодать, что он избран. Или дело в том, что в Москве он бывал нечасто, подолгу жил в провинции у друзей, чаще всего в имении Трубецкого. Лишь у Трубецкого ему удавалось по-настоящему работать, там он много гулял, спал без брома, ему хорошо думалось и писалось, даже стихи он иногда привозил оттуда. Конечно, Соловьев был прав, считая, что партию нельзя месяцами оставлять одну, без верховного руководства, но почему, сознавая это, он не был готов изменить образ жизни, отказаться хотя бы от части поездок, я не понимаю, — говорил Ифраимов. — Судьбы стольких людей зависели от его решения, так много было поставлено на карту; его выбор для меня необъясним.

Надо отдать Соловьеву должное — команду он подобрал сильную. В ней были представлены, причем видными фигурами, самые влиятельные силы русского общества, те, кто обладал реальной властью, — армия, церковь и интеллигенция. Легко было предвидеть огромную популярность партии, возглавляемой такими лидерами, но и без популярности, контролируя главные силы в стране, она при необходимости могла быстро взять власть в свои руки. И Иоанн Кронштадтский, и Драгомиров — оба были завербованы в партию Соловьевым и оба, как я уже сказал, признавали его первенство, были готовы ему подчиняться. Однако Соловьев и тут настоял, чтобы управление было разделено на три сферы, и даже объявил, что каждый из них будет управлять своей самостоятельно, только решения, касающиеся мира в целом, они будут принимать совместно и единогласно.

Из такой организации не могло выйти ничего, кроме глупости: вместо дисциплинированной, жаждущей боя подпольной партии получилось нечто вроде Польского сейма; очень рано что Драгомиров, что Иоанн Кронштадтский почувствовали себя настоящими царьками, и даже решения, принятые большинством, проводили в собственных епархиях, лишь если они им нравились. Подобным образом в подполье существовать, конечно же, нельзя, скоро это поняли все трое, но менять никто ничего не хотел. Партия на всех парах шла к развалу, и, по-моему, каждый из них испытал облегчение, когда он наконец произошел.

Непосредственным поводом для раскола стало требование Соловьева о широком привлечении в партию евреев. Соловьев утверждал, что, вопреки распространенному мнению, Завет между Богом и евреями отнюдь не разорван и не заменен Новым Заветом, напротив, он лишь упрочен, обновлен миллионами жертв, которыми евреи заплатили за свою преданность Авраамовой вере. Победа над злом и спасение человеческого рода будут возможны только при соединении, только при совокупных действиях обоих избранных народов Божьих: народа Ветхого Завета — евреев, и народа Нового Завета — русских.

Драгомиров в принципе был с Соловьевым согласен, однако Иоанн Кронштадтский категорически возражал. Он считал, что все понимание мира и русской церковью и русским народом строится на том, что он единственный избранный народ Божий; наделив его особой благодатью, Господь его, единственного, избрал из народов земли, он — народ-мессия. Даже если Соловьев говорит правду, эта правда должна быть скрыта, русский народ никогда ее не примет. А если бы принял, она бы разрушила веру русского человека и в Бога, и в себя самого. Для революции русские были бы тогда навсегда потеряны.