Затерянная улица - Жан Амлен

— Что случилось? На тебе лица нет! Выше голову! — Когда это ничего не стоило, он всегда вел себя с мужской твердостью. — Чего тебе вздумалось выходить в такую вьюгу? Я сам думал, что не доберусь до вас.

— Я боялась, что ты не придешь… Джон ушел рано утром… лошади не кормлены.

Но тут ее перенапряженные нервы сдали. Услышав уверенный голос Стивена, ощутив его прикосновение, она впала в истерику. Почти не сознавая, что делает, Энн вцепилась ему в рукав и, уткнувшись в него лицом, разрыдалась. Секунду Стивен стоял, напряженно выпрямившись, затем другой рукой обнял ее за плечи. Ей стало тепло и уютно, и она успокоенно к нему приникла. Ее плечи еще дрожали от пережитого страха, но вскоре она совсем обмякла и затихла.

— Ты вся дрожишь, — сказал он и тихонько увлек ее ближе к печке. — Бояться больше нечего. Я сейчас все сделаю.

Он говорил тихим ласковым голосом, но в то же время в нем было что-то дерзкое, даже насмешливое, что-то, заставившее ее торопливо отстраниться и заняться печкой. Когда она снова на него взглянула, у него на губах играла легкая усмешка. В этой усмешке тоже было что-то дерзкое, но в то же время располагающее. Стивен всегда так улыбался, и на него трудно было за это сердиться. Усмешка эта придавала его худому, еще юношескому лицу какую-то самонадеянность. И черты, и улыбка были у него совсем иные, чем у Джона, да и у прочих местных мужчин: в них сквозила насмешливость и своеволие, но с оттенком наивности — словно он не то чтобы сознавал свое превосходство, а просто привык пользоваться привилегиями и ожидал их.

Стивен был высокого роста, широкоплеч, держался прямо. Его темные волосы были аккуратно подстрижены, мягкие, полные губы изгибались красивой линией. А Джон, сравнила она в уме, кряжист, сутул и широколиц. Когда он с ней разговаривает, в его позе всегда какое-то смирение и нерешительность. Стивен же глядел на нее с оценивающей усмешкой уверенного в себе мужчины, который не питает насчет женщин иллюзий и не видит в них загадки.

— Я очень рада, что ты пришел, Стивен, — отозвалась Энн и закончила фразу неожиданным бессмысленным смешком. — Пробился через такой буран — мне, верно, следует чувствовать себя польщенной.

Ибо его самонадеянность, то, как он истолковал ее минутную слабость, вовсе не рассердили ее, а наоборот, заставили ее сердце забиться чаще, вызвали к жизни все дремавшие в ней и забытые за ненужностью инстинкты и уловки женственности. Все ее существо отозвалось на брошенный ей вызов. Она почувствовала близость чего-то бесконечно важного, заманчивого и значительного, что раньше всегда от нее ускользало, даже в те далекие дни, когда они с Джоном только что поженились. Она всегда знала, что ей чего-то не хватает, хотя и не понимала чего. Происходящее сейчас носило оттенок нереальности — и этим ее вполне устраивало: нечто невероятное, сознаваемое как таковое и тем не менее молчаливо принимаемое. Энн ни на секунду не забывала, что она жена Джона, но не забывала она и о том, что стоящий перед ней Стивен совсем не похож на Джона. Это сознание не вызывало каких-либо мыслей или желаний, не заставляло ее вдуматься, но и не покидало ее.

Подавляя в себе внезапно возникший клубок жгучего волнения, она настороженно проговорила, избегая его взгляда:

— Скоро совсем стемнеет. Если ты хочешь успеть все сделать, тебе, пожалуй, надо спешить. А впрочем, я могу и сама…

Когда он через час вернулся из конюшни, на ней было другое платье, волосы тщательно причесаны и на щеках горел румянец. Наливая ему из чайника в таз теплой воды, она сказала ровным голосом:

— Ужин готов. Джон сказал, чтобы мы его не ждали.

Стивен бросил на нее изумленный взгляд.

— Неужели ты надеешься, что Джон в такой буран доберется до дому?

— Разумеется. — Она почувствовала, как у нее загорелось лицо. — Мы будем играть в карты. Он сам так сказал.

Он стал мыть руки, но, когда они сели за стол, вернулся к той же теме.

— Значит, Джон скоро придет? Как ты думаешь, когда?

— Он сказал, что вернется часов в семь, может, чуть позднее.

Раньше ей всегда было легко и просто разговаривать со Стивеном, но сейчас ее не покидало ощущение натянутости. — Ему, наверно, найдется там работа, у отца. Он так сказал. А что?

— Мне что-то не верится — на дворе такая вьюга.

— Он всегда возвращается. Никакая вьюга его не остановит. При свете дня легче покормить скотину, да потом я знала, что он вернется усталый, — вот я и пошла было в конюшню.

Она подняла на него глаза и увидела, что он улыбается, с той же дерзостью, с той же полунасмешкой, глядя на нее тем же оценивающим взглядом. От этой улыбки она как-то внутренне сжалась и спросила себя, зачем она притворяется, что верит в возвращение Джона, откуда у нее этот инстинкт самозащиты. На этот раз она не почувствовала горделивой уверенности в своих силах, не ощутила приятного волнения. Усмешка напомнила ей, что она надела другое платье и сменила прическу. Наступило оглушительное молчание, сквозь которое доносилось посвистывание ветра и скрип желобов. В этом новом Стивене с его спокойной уверенной улыбкой было что-то странное, даже пугающее. Но самым странным было чувство, что она давно его знает таким, что, хотя этого Стивена она ни разу не видела и не встречала, тем не менее она всегда его знала, всегда ждала. Она ощущала не столько Стивена, сколько его неизбежность. Ощущала столь же инстинктивно, как снег, безмолвие, буран. Она смотрела мимо него на подоконник, на печь, но его усмешка, казалось, обрела независимое от них существование, растворившись в окружающей тишине и витая вместе с ней. Энн звякнула чашкой, прислушалась к реву бурана — но это не спугнуло усмешки. Стивен заговорил, но смысл его слов не доходил до сознания Энн. Она опять сравнивала его с Джоном: какое у него красивое лицо, молодое, чисто выбритое. Она не хотела этого делать, сознавала, что этим позволяет ему незаметно, но неуклонно обретать над ней власть, всем своим существом чувствовала опасность, таившуюся в этой незнакомой, более полнокровной жизни, к которой ее так сильно тянуло.

Под новым напором бури дом задрожал всеми стенами, и пламя стоявшей на столе лампы заколыхалось. Энн встала и подошла к печке, чтобы подложить дров. Стивен пошел за ней. Долгое время они стояли возле печки, почти соприкасаясь руками. Один раз, когда под ударом ветра скрипнула дверь, она резко повернулась, вообразив, что это пришел Джон. Но Стивен спокойно заметил, перехватив ее взгляд:

— Нет, сегодня он уж не придет — можешь не сомневаться. Идти в такой буран через холмы — это просто лезть на рожон.

У нее задрожали губы. Она хотела ответить ему, поколебать уверенность, звучавшую в его голосе, но не смогла, и ее губы сжались в тонкую бескровную линию. Ей стало страшно. Страшно его лица, так непохожего на лицо Джона, его усмешки, своей собственной неспособности поставить его на место. Страшно бушующей стихии, запершей ее с ним наедине. Они попробовали играть в карты, но она вздрагивала при каждом скрипе и стуке.

— В такую непогоду никто не пройдет, — повторял он. — Даже Джон. Успокойся, перестань нервничать и удели лучше немного внимания мне.

Но его тон противоречил его словам, в нем был намек, что она вовсе не нервничает, а только опасается, как бы в дверях и в самом деле не появился Джон.

Эта мысль присутствовала во всем, что он делал. Он подбросил дров в печь, стасовал и сдал карты, выиграл — а она все время чувствовала эту подспудную мысль… Она пыталась отвечать ему, сосредоточиться на игре, но вместо этого, глядя в карты, беспомощно спрашивала себя: неужели он прав? Значит, он поэтому усмехается? Поэтому чего-то ждет, уверенный, что все будет так, как он хочет?

Тикали часы, потрескивали дрова в печи. А он все ждал. Она украдкой глянула ему в лицо, когда он задумался над ходом. Даже в пору ухаживания Джон не заботился о своей внешности. Вот и сегодня утром она просила его побриться. Потому что должен был прийти Стивен, потому что она боялась увидеть их рядом, потому что в глубине души она уже и тогда знала. Уже тогда в ней скрывалось скрытое и запретное знание, о котором громко заявлял Стивен своей усмешкой.

— Ты, я гляжу, озябла, — сказал он наконец, бросая карты и вставая из-за стола. — Все равно игра не получается. Пойдем посидим у печки.

— Давай сначала повесим одеяла на дверь. Мы всегда в бурю так делаем. — Ей казалось, что, занявшись этим простым будничным делом, она сможет немного опомниться. — Джон вбил гвозди, вот на них и повесим. Все-таки они задерживают сквозняк.

Стивен встал на стул и повесил одеяла, которые она принесла из спальни и подала ему. Несколько секунд они смотрели, как колышутся одеяла под напором ветра, пробивавшегося снаружи сквозь щели.

— Я и забыла, что покрасила дверь спальни, — сказала Энн. — Смотри, верх одеяла испачкался.