Несудьба - Эллин Ти

этих слов, и я делаю пару шагов в сторону работы, чтобы наконец прекратить это.

– Я изменюсь, – говорит он, когда между нами уже пропасть в несколько метров.

– Ты уже изменился, – отвечаю ему, пожимая плечами. – Жаль только, что в худшую сторону.

Я не хочу слушать, даже если он собирается сказать мне что-то в ответ. Я молча разворачиваюсь и ухожу, потому что, честно говоря, у меня нет больше на выяснения отношений с кем бы то ни было никаких моральных сил…

Я даже не иду на завтрак, а потом и пропускаю обед. Банально не хочу снова встревать в эти разборки, мне это дико надоело. Я работать сюда приехала, а не черт-те чем заниматься, а в итоге делаю все, кроме нормальной работы.

Макс за день больше не появляется, слава богу, и я очень надеюсь, что все слова, что я ему говорила, он не пропустит мимо ушей. Мне действительно жаль наши дружеские отношения. Они превратились в какой-то мрак, но я и правда не чувствую никакой вины за это. То, что я не ответила взаимностью на его чувства, не должно меня убивать. Потому что я имею право любить кого-то так же, как и не любить.

Сережу тоже не видно и не слышно, и я ругаю свое сердце за то, что оно очень болезненно сжимается от этого понимания. Я ведь сама хотела. Сама просила его отстать, чтобы он был в безопасности. Значит, и страдать нечего. Он сделал то, что я просила: отстал от меня. Все так, как должно было быть. Да.

Но потом, примерно минут через двадцать после обеда, на котором меня не было, он написал мне СМС. Я долго пыталась уговорить себя не отвечать, но пальцы буквально против моей воли схватили телефон и прочитали написанное.

Сережа: Тебя не было на завтраке и обеде. У тебя все в порядке? Я волнуюсь.

Ну как? Как можно быть таким? Заботливым, внимательным. Это невыносимо.

Перед глазами возникает картинка, как Сережа сидит за столом в соседнем с «Титаном» ряду и ищет меня глазами. Смотрит, как каждый день, но не находит меня. И начинает волноваться. И вопреки моим просьбам прекратить все, что было между нами, пишет мне, потому что переживает.

Как тут оставаться холодной и неприступной? Да мое сердце уже давно тает только при одном упоминании его имени.

Алена: Да, я в порядке, спасибо. Просто очень много работы.

А работы и правда много, я не вру. Пара растяжений у малышни, много бумажной волокиты, голова кругом. Плюсом ко всему от партнеров пришли витамины, нужно изучить все, расписать курсы… В медпункте никто и головы толком не поднимает, так что говорю Сереже я почти правду. Кроме того, что я в порядке. Потому что я абсолютно точно не в порядке настолько, насколько это возможно.

Сережа: Принести тебе обед? Вкусно было, нельзя не есть, Карамелька.

А я ведь все еще не узнала, почему именно Карамелька, но это вряд ли будет уместно сейчас.

Сережа снова и снова флиртует со мной даже в такой простой и, казалось бы, ни капли не романтической переписке. На самом же деле его забота гораздо лучше всяких глупых словечек.

Алена: Не стоит тут светиться, ты же знаешь.

Сережа: Но от еды не отказалась:) Я попрошу кого-нибудь притащить тебе. Поешь, пожалуйста, ты и так пушинка.

Закрываю глаза. И как вот бороться с ним? Он спрашивает, кажется, просто для галочки, чтобы в итоге сделать все по-своему. Кажется, это должно раздражать, но меня, наоборот, подкупает. Он берет и делает, а я просто принимаю это, у меня нет выбора больше.

Алена: Спасибо.

Не могу не ответить ему благодарностью. Он читает, но не отвечает ничего, правда, и реакцию на сообщение в виде сердечка поставить не забывает. Даже такими мелочами постоянно дает о себе знать. Словно я могла бы о нем забыть хоть на минуту, когда сердце только к нему навстречу и бьется.

Сережа не врет, кстати. Через пятнадцать минут в медпункт заходит Оля Ковалева с подносом еды в руках. Улыбается в дверях и зовет меня выйти на улицу на лавку, чтобы не мешать другим и наконец-то нормально поболтать. Нам тут толком не удается. Повсюду то ее парни, то мой «Титан», то просто занятий куча. Как Оля в этом ритме еще успевает время Антону и ребенку уделять – я не представляю вообще. Героиня.

Мы усаживаемся на лавочку недалеко от медпункта, и, только взглянув на поднос еды, понимаю, как сильно голодна. Я ведь и правда не ела совсем ничего.

– Когда это у нас стали подавать сок, булочки с маком и салат? – задумываюсь, потому что в столовой уж точно нет «цезаря» и красивых булочек, а в стаканах там всегда либо чай, либо какао.

– Тогда, когда Булгаков твой с заказом подсуетился, – хихикает Оля, подвигая ко мне поднос. – Ешь давай. Он просил проконтролировать, чтобы все съела. А я мать, меня не проведешь, поэтому лопай.

– Он заказал мне еду? Но почему не взять в столовой мою порцию?

– Там был гороховый суп, он сказал, ты такой не любишь, – пожимает она плечами. А откуда он знает? – Не знаю я, Ален. Мне передали, я доставила. Все. Лучше расскажи мне, что у вас происходит, потому что голова кругом, я уже ничего не понимаю.

– Да я и сама, если честно…

Прерываясь на то, чтобы прожевать салат или булочку, делюсь с Олей всем происходящим и тем, что на душе. О Сереже, о Максе, об эмоциях своих по этому поводу, о том, как с тренером их разговаривала, вообще обо всем. Она всегда меня выслушивает и дает советы, у нее многое было в личной жизни, мне очень легко ей доверять, свободно с ней обсуждать что угодно.

– Ну и в общем, утром я с ним поссорилась, он не объявлялся, и я думала, что Сережа тоже не объявится больше, и я выдохну, как вот… салат.

– Ой, Малышкина, как я понимаю все твои чувства! Хоккеисты прут как танки, а у тебя еще и двое: ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Делать-то мне что? Я не могу ему больше сопротивляться, и я думала, что он отойдет и все будет хорошо. А он не отходит. А я правда не могу больше, хотя и не сопротивлялась еще толком.

– Да отпусти ситуацию. Он взрослый мальчик, Ален, понимает, на что идет. Любит, значит, если