Ультиматум крупного калибра - Александр Александрович Тамоников

управления аэродромом и держат при себе заложников. Я – один из таких заложников. Прошу командование аэродромом проявить благоразумие и осторожность. При попытке освободить захваченные центры управления заложники могут погибнуть. Я – Мерида Рэй, солдат американской армии…

Закончив говорить, женщина вопросительно взглянула на Муромцева. Он молча ей улыбнулся, а затем показал большой палец Павленко: все, дескать, нормально, слова, которые произнесла пленная американка, вполне правильные.

– Вот и хорошо, – сказал Павленко. – Теперь будем ждать, что решит американское командование. Ох, не хотел бы я быть в их шкуре!

– Наша с тобой шкура не многим лучше их шкуры, – улыбнулся Муромцев.

– Это – да, – согласился Павленко. – В общем, будем ждать. И американских телодвижений, и прибытия нашей авиации. Думаю, скоро они прибудут. А пока – дай-ка я взгляну на твои раны.

Осмотр ран производился тут же, в присутствии плененной американки Мериды. А больше было и негде. С ранами дело обстояло не слишком хорошо – это Павленко определил сразу же, как только снял бинты. Конечно, он не был доктором, но боец спецназа КГБ в любом случае – немножко доктор. Спецназовцы умеют и перевязывать, и останавливать кровь, и безошибочно определять, насколько опасно ранение, и даже оперировать – конечно, насколько это возможно в полевой ситуации. Это – необходимый минимум медицинских познаний и умений бойца спецназа. А иначе ты не спецназовец.

Так вот: обе раны Муромцева сильно припухли, кровоточили, по краям обозначилась пугающая синева. Тревожным было и состояние самого Муромцева. Конечно, он держался молодцом, бодрился, то и дело уверял, что с ним, в общем, все в порядке, однако Павленко видел, чувствовал и понимал, что его товарищ говорит неправду.

Павленко, как мог, старался не замечать этой неправды, он даже уважал Муромцева за его невольную ложь, потому что это была вынужденная ложь, она, если можно так сказать, проистекала от той ситуации, в которой пребывали сейчас Павленко и Муромцев, но все же это была ложь, и она, как всякая ложь, противоречила правде. А правда заключалась в том, что раны Муромцева были опасны, в любой момент он мог потерять сознание, да что там – в любой момент мог начаться необратимый процесс, заражение и прочие губительные вещи, которых лучше и не вспоминать, чтобы не накликать. И тогда – задача Павленко усложнялась многократно: и с неприятелем сражаться, и за раненым товарищем приглядывать.

Муромцев прекрасно понимал, что чувствует сейчас Павленко, и очень хотел его поддержать и ободрить. Но что он мог сделать? Только одно – изо всех сил делать вид, что с ним почти все в порядке, что он – в строю и на него можно рассчитывать в самом широком смысле слова.

– Не кривись и не морщись, – сказал он, обращаясь к Павленко. – Рана как рана… Я в сознании, а это главное. И могу шевелиться. А все остальное – неважно. Тем более, скоро прибудут наши.

– Вот сейчас я тебя перевяжу, и ты будешь совсем как огурец, – поддержал Муромцева, а заодно и себя, Павленко. – А пока – лежи и не разговаривай. И постарайся не выражаться, если будет больно. Помни, что с нами дама. Она хоть и не понимает по-русски, но все-таки… Как говорят у них: надо быть джентльменом.

– Обязательно буду, – пообещал Муромцев.

Павленко принялся отдирать заскорузлые от крови бинты. Процедура была не из приятных, но Муромцев стоически молчал, лишь изредка морщился и скрипел зубами.

Мерида какое-то время молча наблюдала за действиями русских, затем вдруг замахала руками и что-то горячо и взволнованно заговорила.

– Чего это она? – недоуменно поднял голову Павленко. – Что ей надо?

– Она говорит, что ты не доктор, а живодер, – перевел Муромцев. – И все делаешь неправильно. Раненому, то есть мне, должно быть очень больно.

– Скажите пожалуйста! – иронично скривился Павленко. – Ей-то какое дело?

Муромцев что-то коротко сказал Мериде. Ее ответ был все таким же горячим и взволнованным.

– Она говорит, что ей меня жалко, – слабо усмехнулся Муромцев. – И еще говорит, что перевязка и обработка ран – дело женское, а не мужское. Вот так… И хочет тебе помочь.

– Ну надо же! – еще ироничнее скривился Павленко. – Ей тебя жалко! Она желает помочь! Своему врагу, который взял ее в плен! Это с какой же стати?

– Так ведь – женщина, – морщась от боли, слабым голосом ответил Муромцев. – При чем тут враги, плен и прочая кутерьма? У женщин своя логика. Женская.

– Ну да! – возразил Павленко. – Поможет она тебе, как же! Вмиг отправит на тот свет! И, главное, в моем присутствии! Уж лучше я сам…

– Пускай поможет, – дотронулся до его руки Муромцев. – Не все же мерить войной… Омерзительная это мера измерения. Неправильная… Пускай поможет, если хочет. А ты будешь присутствовать рядом. Вдвоем – оно сподручнее, сам знаешь.

– А она умеет? – пошел на попятную Павленко.

Муромцев что-то коротко спросил у женщины. Она ответила.

– Говорит, что заканчивала специальные медицинские курсы, – перевел Муромцев. – У них без этого нельзя… Не возьмут тебя в армию, если не умеешь лечить. Она – что-то вроде нашей медсестры. Или фельдшера.

– Ну-ну… – проворчал Павленко. – Мы и сами не хуже. Хотя… Вдвоем – оно и вправду сподручнее. Но только я от тебя – ни на шаг!

Муромцев что-то сказал Мериде, она тотчас же подошла к одному из столов, выдвинула ящик, взяла оттуда большую запакованную картонную коробку, подошла с ней к Муромцеву и что-то ему сказала.

– Говорит, что это медицинский набор, необходимый как раз для таких случаев, – перевел Муромцев.

– Ой-ой… – многозначительно вздохнул Павленко и погрозил Мериде пальцем: – Смотри у меня!

– Перестань, – скривился Муромцев и ободряюще улыбнулся Мериде. – Все будет хорошо!

– Не думал я, что ты такой идеалист и знаток женских душ! – никак не мог успокоиться Павленко.

– Ну, так я же у вас новенький. Мало ли что еще во мне таится, – улыбнулся Муромцев, дотронулся до руки Мериды и сказал ей по-английски: – Я готов. А на моего товарища не сердитесь. Просто он за меня переживает. Ну, вы понимаете…

– Понимаю, – ответила Мерида, становясь перед полулежащим на полу Муромцевым на колени.

Она и впрямь знала толк