Когда мы научимся летать - Геннадий Вениаминович Кумохин

его звонить ей почаще. Он обещал, но обещания своего не сдержал: уж больно невеселые были у него новости.

Они оказались втроем в группе связистов («связюков» на военном сленге), при батарее гаубиц. Гаубицы — это огромные самоходные пушки на гусеничных шасси. С адским грохотом они стреляют почти на пятьдесят километров. А цели для них должны были передавать как раз «связюки». Стасик был «пиджак» — призванный на службу после окончания техникума. Правда, он очень быстро разобрался во всех тонкостях имеющейся у «связюков» техники: от примитивных «Моторол», этих «радио для уборщиков», и более современных портативных радиостанций, до защищенных систем спутникового интернета и обычного гражданского Wi-Fi, чем заслужил уважение старшего в группе.

Для удобства передвижения у группы был даже свой транспорт: старенькая еще советская командно-штабная машина (КШМ), в просторном кунге которой находилось все их оборудование, и в случае необходимости, можно было запросто разместиться втроем на ночлег.

Старшим в группе числился Максим из Харькова. Максим был «контрач», то есть контрактник, служил уже второй год и имел звание сержанта. Макс был очень контактный, похожий на актера Меньшикова в молодости, когда тот играл в фильме «Покровские ворота». Все свои деньги он отправлял домой на лечение больной матери. Стасику он как-то сразу приглянулся.

Макс так описывал особенность их службы при монстрах — гаубицах.

— Ты знаешь, как еще называют наших страшилищ? «Пионами». Это такой специфический военный юмор: называть орудия смерти именами красивых цветов. Так вот, наши «Пионы» — это самое дальнобойное оружие, не считая, конечно, ракет, какое есть у нашей армии. И все бы хорошо, но у России есть такие же «Пионы». Потому что это оружие разрабатывалось еще при Советах, и оно было на вооружении во всех тогдашних республиках. А когда Союз распался, они так и остались везде, в отличие от ядерного оружия. Но только русские сумели модернизировать свои «Пионы», и теперь, пока мы выпустим один снаряд, русский «Пион» ответит десятью. Поэтому мы постоянно играем с той стороной «в кошки — мышки».

— А это зачем? — не понял его логики Стасик.

— Ну, как же ты не понимаешь? В нашем ЦУ, который мы принимаем сверху и передаем на батарею, могут быть координаты любой цели: от склада с горючим, до школы или детского садика…

— Что, разве может быть и такое? — ужаснулся Стасик.

— А ты что думал! Еще как может, — подтвердил Макс и продолжил, — а у русских «Пионов» только она цель: определить наши координаты и «погасить» наши цветы. Поэтому после одного-двух выстрелов наша батарея срочно снимается с позиции и занимает новую.

— И что, бывает, накрывают? — спросил Стасик.

— А ты думал? Только в прошлом месяце полк не досчитался трех разбитых «Пионов» и две группы «связюков» накрыло. В итоге: три «двухсотых» и два «трехсотых», то есть трое раненых и двое убитых, в том числе мой земляк из Салтовки, — добавил Макс задумчиво.

— Ты-то, откуда это знаешь? — попробовал не поверить Стасик.

— Я был в одной с ним группе, — и впервые в голосе Макса прозвучало нечто похожее на рыдание.

Третьим в группе был Богдан, «западенец», то есть уроженец Западной Украины, приставленный к ним по негласному распоряжению службы безопасности (СБУ). Именно Богдан всем здесь распоряжался и считал себя командиром. Это был плюгавый, тощий, неопределенной масти субъект. Он был «аватар» и «буратино», то есть алкаш, пропивающий свое жалование в первые два дня после получки.

Тем не менее, Богдан был чрезвычайно высокого мнения о своей особе, открыто считая своих сослуживцев недоумками и скрытой «русней», и постоянно их провоцировал. Сам он изъяснялся на довольно приличном русском, который он, по его же заявлениям, зверски ненавидел. Правда, как и большинство сослуживцев, пересыпая слова просто невообразимым количеством мата.

Как-то раз он заявился, как всегда под хмельком, и с таинственным видом заявил:

— Хлопцы, тут поблизости в частных домах проживает шикарная дивчина. Приглашаю отправиться к ней в гости.

— А что мы будем там делать? — спросил не очень довольный Макс, — разве она нас приглашала?

— А этого нам и не требуется, — ответил Богдан, — у нас вот какой «пригласительный билет» есть!

И он махнул перед собой своим «калашом», с которым никогда не расставался, даже ложась спать.

— А если девушка будет не довольна? — не сдавался Макс.

— Ну, мы ее и спрашивать не будем. Ей нужно выполнять только одну команду: «Ложись!»

— То есть ты хочешь ее изнасиловать?

— Не я один, а все вместе! — внес окончательную ясность Богдан, — ну что: идем!

И он снова повел своим «калашом», на этот раз угрожающе, и уже по отношению к ним.

В ответ он увидел два направленных уже в его сторону дула автомата.

— Ну, не хотите, как хотите. Была бы честь предложена! Я могу и сам!

И опять он увидел два направленных на него ствола. Яростно ругаясь, Богдан отступил, но злобу за свое поражение затаил.

Прошло некоторое время. Как-то Стасик заступил в наряд вместе с Максом.

— Стас, а ты умеешь хранить секреты? — спросил его Макс, понизив голос до шепота.

— Конечно, — ответил Стасик, — а почему ты спрашиваешь?

— Тогда читай! — тот протянул старенький с треснувшим стеклом смартфон с какими-то стихами.

— Что я стихов каких-то не видел? — не понял его Стасик

— А ты прочти все до конца! — настаивал Макс.

Не скрывая неудовольствия, Стасик принялся читать.

«Меня лечил донецкий врач

Мам, я в плену, но ты не плачь.

Заштопали, теперь как новый.

Меня лечил донецкий врач,

Уставший, строгий и суровый.

Лечил меня. Ты слышишь, мам:

Я бил по городу из «Градов»,

И полбольницы просто в хлам,

Но он меня лечил: «Так надо».

Мам, я — чудовище, прости.

В потоках лжи мы заблудились.

Всю жизнь мне этот крест нести.

Теперь мои глаза открылись…»

Он читал вслух, совсем как в детстве, только шепотом, а потом вдруг остановился, потому что к горлу подступил комок и строки стали расплываться от неожиданных слез.

— Ну, что же ты остановился? — спросил Макс, — читай дальше!

Стасик взял себя в руки, помолчал и снова продолжил чтение.

«Мать, я — чудовище, палач.

И нет здесь, мама, террористов.

Здесь только стон людской и плач,

А мы для них страшней фашистов.

Нас, мам, послали на убой,

Не жалко было нас комбату.

Мне ополченец крикнул: «Стой!

Ложись, сопляк!» — и дальше матом.

Он не хотел в меня стрелять.

Он — Человек, а я — убийца.

Из боя вынес! Слышишь, мать,

Меня, Донбасса кровопийцу!

Мам, я в плену, но ты не плачь.