Знак единорога - Роджер Желязны

За верхнюю ступень шагнул я, вступив в призрачный город, как вошел бы в Янтарь после подъема по гигантской главной лестнице на обращенном к морю склоне Колвира.

Я навалился на перила, глядя на мир.

На юг вела черная дорога.[34] В ночи я не мог разглядеть ее. Но это неважно. Теперь я знал, куда она ведет. Или, вернее, куда она ведет, по словам Брэнда. Поскольку он вроде бы поистратил достойные жизни причины для лжи, я верил, что он знал, куда ведет дорога.

Где конец пути.

От блеска Янтаря, от мощи и ясно сияющего великолепия прилегающей Тени, прочь, сквозь уходящие во тьму ломти изображений, что уводят в вольных румбах, дальше и дальше, сквозь скрученные ландшафты, и еще дальше, сквозь земли, которые можно увидеть только спьяну, в бреду или болезненном кошмаре, и снова дальше, убегая за пределы того, где стоял я… Где стоял я…

Как обозначить просто то, что не является простым?.. Солипсизм[35], полагаю, это то, откуда нам придется начать, — идея о том, что не существует ничего, кроме тебя самого, или, по крайней мере, что мы не можем истинно знать о чем-либо, кроме нашего собственного существования и опыта. Где-то далеко в Тени я могу отыскать все, что могу отчетливо представить. И может любой из нас. Что, собственно, не преступает пределов ego. Это можно оспорить, и для большинства членов нашей семьи факт таков: мы создаем тени, которые мы посещаем, из субстанции нашей собственной психики, что истинно существуем мы одни, что тени, которые мы пересекаем, — всего лишь проекции наших собственных желаний… Каковы бы ни были достоинства у этой тезы — а таковых несколько, — они всего лишь мотивация отношения большей части нашей семьи к людям, мирам и вещам вне Янтаря. А именно, мы — мастера игрушек, и они, наши игрушки, — иногда опасно наделены душой, чтобы достичь совершенства; но и это — часть общей игры. По темпераменту мы — импресарио, и обращаемся друг с другом соответственно. И пока солипсизм вызывает легкое недоумение в вопросах этиологии[36], можно легко избежать замешательства, отказавшись признавать обоснованность вопросов. Большинство из нас, как я заметил, почти абсолютные прагматики в своих делах. Почти…

И все же… все же есть в картине тревожащий элемент. Есть края, где тени сходят с ума… Когда целеустремленно проталкиваешься сквозь Тень пласт за пластом, уступая — опять же сознательно — часть своего понимания на каждом шаге пути, в конце концов придешь в безумный край, за пределы которого уйти уже не сможешь. Почему так? В надежде на инсайт[37], я бы сказал, или на новую игру… И когда достигнешь такого мира — что проделывал каждый из нас, — сознаешь, что достиг предела Тени или собственного предела — суть синонимы, как мы всегда полагали. Но теперь…

Теперь я знаю, что это не так, теперь, когда стою в ожидании у порога Дворов Хаоса, пересказывая тебе, на что все это похоже, я знаю, что все не совсем так. Довольно хорошо знал я это и тогда, той ночью, в Тир-на Ног’т, знал раньше, когда сражался с козлочеловеком в Черном Круге Лоррайн, знал в тот день на маяке Кабры после побега из темниц Янтаря, когда смотрел на рассеченный Гарнат… Я знал, что это не все. Знал, потому что черная дорога бежит за пределы безумного мира. Она проходит сквозь безумие в хаос и продолжается дальше. Твари, что путешествуют по ней, приходят откуда-то, но они не были моими творениями. Каким-то образом я допустил их проникновение, но выпрыгнули они не из моей версии реальности. У них была своя собственная — или чья-то еще — разницы мало, и они рвали дыры в той небольшой метафизике[38], что мы соткали за столетия. Они вошли в наш заповедник, они не остались вовне, они угрожали ему, они угрожали нам. Фиона и Брэнд достигли того, что лежало за пределом сущего, и нашли что-то там, где, по мнению других, ничего существовать не может. На каком-то уровне освободившаяся опасность стоила нам обретенной очевидности: мы не одни, и тени — не наши игрушки. Каким бы ни было наше родство с Тенью, я больше не мог рассматривать его в свете старых представлений…

И все потому, что черная дорога направлялась на юг и бежала за край мира, туда, где стою я.

Безмолвие и серебро… Отойдя от перил, опираясь на посох, проходя сквозь скрученную из тумана, сотканную из дымки, омытую лунным светом ткань видения внутри тревожащего города… Призраки… Тени теней… Образы возможностей… Может быть, и могло бы быть… Утраченная возможность… Обретенная возможность…

Теперь шагая по променаду…[39] Фигуры, лица, многие из них знакомы мне… Что они собираются делать? Трудно сказать… Губы некоторых шевелятся, лица других выказывают оживление. Для меня здесь нет слов. Незамеченным я прохожу среди них.

Вот… Одна такая фигура… Одинокая, но ожидающая… Пальцы, развязывающие плетение минут, отбрасывающие их прочь. Лицо отвернулось, и я хочу его видеть… Знак того, что я сделаю или что мне следовало сделать… Она сидит на каменной скамье под кривым деревом… Она смотрит в направлении дворца… Ее очертания крайне знакомы… Приближаясь, я вижу, что это Лоррайн. Она продолжает всматриваться куда-то далеко за моей спиной, не слышит, как я говорю, что отомстил за ее смерть.

Но сила быть услышанным здесь — у меня… Она — в ножнах у меня на боку.

Вытащив Грейсвандир, я поднимаю клинок вверх, где лунный свет высвечивает орнамент неким подобием движения. Я кладу клинок на землю между нами.

— Корвин!

Ее голова запрокидывается, волосы как ржавчина в лунном свете, взгляд упирается в меня.

— Откуда ты? Еще рано.

— Ты ждала меня?

— Конечно. Ты сказал мне, чтобы…

— Как ты попала сюда?

— На эту скамью?

— Нет. В этот город.

— Янтарь? Я не понимаю. Ты привел меня сам. Я…

— Ты счастлива здесь?

— Ты же знаешь, что счастлива, пока я с тобой.

Я не забыл ровную белизну ее зубов, намек на веснушки под мягкой легкой вуалью…

— Что произошло? Это очень важно. Представь на мгновение, что я ничего не знаю, и расскажи мне все, что случилось с нами после битвы у Черного Круга в Лоррайн.

Она нахмурилась. Встала. Отвернулась.

— Мы поссорились, — сказала она. — Ты отправился вслед за мной, прогнал Мелкина, и мы поговорили. Я поняла, что была не права, и поехала с тобой в Авалон. А там твой брат Бенедикт убедил тебя поговорить с Эриком. Ты не смирился, но согласился на перемирие благодаря чему-то, что Эрик сказал тебе. Он поклялся не причинять тебе вреда, а ты поклялся защищать Янтарь, а Бенедикт был свидетелем обеих клятв. Мы оставались в Авалоне, пока ты не купил химикалии и мы не уехали в иные края, где ты закупил странное оружие. Мы выиграли битву, но Эрик лежит раненый.