Земля воды - Свифт Грэм

Любительская драматизация событий. Оставь его после уроков: пускай хоть что-нибудь, да случится.

«Ну?»

«Ну – все очень просто, сэр. Я сорвал ваш урок – потому что хотел этого».

«Вполне естественно. И – мы живем в свободной стране. Однако это ничего не объясняет. Ибо я тут же задаю себе вопрос, почему одному только Прайсу пришло на ум сорвать урок, в то время как остальные шестнадцать человек, которые, по большей части, народ вполне приятный…»

«То есть вы хотите сказать, они делают то, что им сказано».

«Это одна из возможных интерпретаций. Но все-таки, как насчет твоих объяснений?»

«Я здесь для того, чтобы учиться, сэр».

«Я тронут твоим доверием, равно как и смирением – которых тебе так недостает во время уроков. И раз уж ты хочешь, чтобы я объяснил вместо тебя… Насколько я понимаю, скрытый смысл твоего протеста направлен не против формы или там манеры ведения урока, да и вообще не на какие подобного рода частности. Если бы проблема заключалась именно в этом, мы могли бы и в самом деле обсудить методы и подходы – ничего нездорового или неуместного я здесь не вижу – и даже прийти к полюбовному соглашению, что мы с тобой придерживаемся разных взглядов. Твой протест, однако, носит характер более чистый и более радикальный. Твоя позиция состоит в том – я правильно понял? – что история есть своего рода обманка; и что смысл имеет одно лишь настоящее. Отсюда логически вытекает, что нам не следует тратить время на изучение Французской революции – каковая тема, учитывая свойственный ей привкус бунта и прочей подрывной деятельности, все-таки не лишена для тебя, на мой взгляд, определенной привлекательности. А взамен мы должны сесть и заняться пристальным изучением Афганистана, Ирана, Северной Ирландии, а также всяких скорбей и горестей нашей несчастной дряхлеющей страны».

Я встаю из-за стола. Говорю и начинаю при этом ходить по комнате, не глядя на Прайса. Опять выходит вздор. Слишком много слов. Риторические пассы руками над пустыми партами. Как будто я обращаюсь к классу, а не к…

«Похвальное намерение, Прайс. И я уверен, что обсудить все эти темы можно было бы в часы, отведенные под общие дисциплины, с мистером Уоллесом».

«Да он просто старый…»

«Стоп, стоп. Постольку, поскольку имеется в виду мое участие во всем этом предприятии, перед нами встает одно препятствие сугубо практического свойства. А именно учебный план. А именно то обстоятельство, что мне платят деньги как учителю истории, за то, что я преподаю вам историю согласно учебному плану, каковой учебный план включает – наряду с прочими совершенно неуместными темами – также и Французскую революцию, чем мы, собственно говоря, и занимаемся».

(Выйди из этой роли. Слезь с трибуны.)

«Класс! Как я рад, что у вас это все так глубоко продумано!»

Сказано едко, со злостью, с болью, с отчаянием и разочарованием – моей учительской уравновешенности как не бывало, и я уже иду обратно по ближнему к учительскому столу проходу.

Вот – вот он, твой шанс.

«Прайс, мне иногда кажется, что тебя что-то… беспокоит. О чем даже и близко речи у нас не идет. Что мы все время говорим не о том. Если я могу…»

Рука поднялась – но не для риторического жеста. Рука поднялась, почти неосознанно, чтобы тронуть Прайса за плечо.

На секунду в выражении его лица проскальзывает смятение, потом лицо застывает, готовность перейти в контратаку, вызов. Я разворачиваюсь, отступаю, иду обратно, между партами.

«В смысле, если я чем-то могу помочь…»

Остановка у окна. Взгляд в темноту. Молчание.

«Не знаю, сэр. Вы думаете, история, помогает?»

«Прайс?»

«То есть – я не понял этой фразы „если я могу помочь“. Я не знал, что такие вещи предусмотрены учебным планом».

Все, к черту, себе дороже: пусть катится куда глаза глядят.

Его фигура, у меня за спиной, отраженная в окне. Стоя у стола, где обычно я сам стою лицом к лицу с классом. Призрак школьника, застывшего на месте своего учителя перед призрачным классом, плывет в заоконной мгле…

Как же быстро мы забываем, каково оно, вот так-то. Когда тебе шестнадцать лет и ты плывешь… Как быстро мы забываем. Как судорожно мы цепляемся за учебный план. Покуда…

(Прайс, уж я-то не без задней мысли.)

«Ладно. Ты совершенно прав. Предложения помощи не значатся в учебном плане. И давай забудем о моей выходящей за всякие рамки попытке проявить заботу. С другой стороны, я оставил тебя после уроков не для того, чтобы читать тебе дополнительные лекции. Я все еще жду объяснений».

Все так же, спиной к нему. Он медленно идет в глубь класса, как если бы и впрямь (минутная иллюзия с моей стороны?) почувствовал за меня беспокойство. Люди, стоящие у окон третьего этажа…

«Итак?»

Неправильно выбрал время. Он останавливается. Я оборачиваюсь.

«Вы знаете, сэр, в чем ваша беда? Вы зациклились на объяснениях. Объясняете, объясняете. Все должно иметь свое объяснение».

Человеческий инстинкт, Прайс. Приходит с опытом…

«Но ведь ты же сам сказал: объясняете тоже…»

«Потому что я могу обойтись безо всяких объяснений…»

Лицо вдруг дергается, искажается совершенно.

«Потому что мне не нужны объяснения…»

Голос дрожит. Он явно пытается вытолкнуть некий перл, ключевую фразу. Берег напоследок?

«Потому что объяснение – это способ проходить мимо фактов, делая при этом вид, что ты подбираешься к ним поближе…»

Молодчина, Прайс. Глубоко, весьма глубоко. Так и просится в Призовую Книгу Афоризмов Прайса. Но это перепуганное лицо?..

«А люди пускаются в объяснения только тогда, когда у них все идет насмарку, разве не так, а не тогда, когда они правы? И чем больше слушаешь всяких объяснений, тем больше тебе сдается: крепко же мы, должно быть, влипли, если столько всего приходится объяснять».

Молчание. Румянец под мертвенно-бледной боевой раскраской. Глаза горят, потом гаснут.

Он смотрит на часы.

«Я уже могу идти, сэр? Время позднее».

Итак, послание обнародовано. Итак. Не по этой ли причине ты и явился на мое маленькое дисциплинарное рандеву? Бросить Вызов. Манифест классного оратора, делегата и ходока. Прайсово Объяснение Объяснения. Пусть старичок Крики потрудит мозги. А он потрудит. Он уже…

«Да, время позднее».

«Так я могу идти?»

«Прайс, я…» (Но рука остается на месте.) «Да, ты свободен».

Он решительно, демонстративно идет к двери. Прежде чем выйти, оборачивается:

«Ну, увидимся на завтрашнем уроке».

21

AUX ARMES [34]

На котором Оратор и Делегат, вернувшийся из ставки Деспота, окруженный (моя тактическая ошибка) аурой героя и мученика, заслуживает всеобщий почет и внимание. Становится центром смутного мельтешения. Ну и что он сказал? А ты что сказал? И какой он, кстати, когда возьмешь его за жабры? Он что, на самом деле – ну, сам знаешь – немного того?..

На котором сплошь одни перешептывания и шевеления. Дух безрассудной смелости. На котором весь класс как-то разом устал ото всех этих нудных копаний в причинах, предпосылках; от аналитических разборов. Объяснение, объяснение. Разговоры, разговоры. Национальная Ассамблея; почему она появилась; ее состав; исполнители главных ролей. Дебаты по конституции; диалог; риторика и реальность; теория и практика; история и лицедейство…

Эй, постойте, а мы-то думали, революция – это действие. Это баррикады и кровь. Как насчет всего этого?

Видишь, как ты их всех завел, Прайс. Как ты их подначил. И что, за правое дело? Против Истории? Учебного плана? Но дело-то не в самом учебном плане, а в том, что он слишком долго не дает пас, никак не доберется до самого интересного. Школьникам подавай сражения и казни. (Мне тоже когда-то, во времена чернильно-черной школьной формы.)

Так чего ты добивался, Прайс? К черту прошлое. Но – ты видишь, как им всем нужны старые, старые как мир истории. Видишь, как они рванули – и не они первые – разносить по камушку большую злую легендарную Бастилию. Действие и атавизм. Доставайте поскорей костюмы. Когда история дает модель протеста в натуральную величину…