Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

с ним лицом к лицу, ей хотелось попятиться из-за его упрямой манеры постоянно тянуться к ней руками, лицом, всем телом. Тем не менее Джеро Фалько запомнил все журналы, которые ей нравились, и каждое утро откладывал их для нее. Она могла часами читать, стоя перед газетным киоском: ему нравилось смотреть на нее, даже если в итоге она ничего не покупала. Но однажды вечером он сболтнул что-то в соседнем баре о племяннице отца Донато Кваранты; то ли перепил, то ли кровь ударила в голову. Кто-то передал его слова Донато Кваранте, и на следующий день в киоск нагрянул Курцио Спино. Смотритель был стар и вдов, но в молодости занимался боксом; он выразительно хрустел суставами пальцев, разъясняя Джеро Фалько то, что велел сообщить отец Донато: Господь опекает всех, кроме тех, кто не умеет вести себя с молодыми девушками. Лавинии рассказала об этом ее подруга Эрсилия, которая тоже посещала приход.

– Говорят, что Джеро Фалько теперь переходит на другую сторону улицы каждый раз, когда видит твоего дядю.

– Я точно знаю, что отец Донато прихлопнет его, как крысу, если еще раз увидит здесь, – добавила Джованна, еще одна знакомая из прихода Святого Антонина.

Обе были так взволнованы, будто стали героинями светской хроники княжества Монако. После этого случая Джеро Фалько положил конец благотворительности и стал требовать, чтобы Лавиния платила за все журналы, которые читала.

Однажды днем в начале июня Лавиния сидела вместе с Курцио Спино в ризнице церкви Святого Антонина и полировала чаши для причастия. Они расположились между дверью и садом, на двух стульях, где священники раскладывали облачения после мессы; сиденья были жесткими и неудобными, а работа была утомительной и требовала внимания. Если испортить потир, церковь Святого Антонина не скоро найдет деньги на новый. Поэтому Лавиния и Курцио молча трудились каждый над своим золотым кубком. Чудесный воздух раннего лета приносил ароматы последних роз и первых гераней.

В тот день Пеппино Инкаммиза ошибся дверью и попал не в церковь и не в ораторий, а в сад ризницы. Увидев перед собой не священников, а светловолосую девушку и старика с плоским носом, он резко остановился. Затушил сигарету о подошву ботинка, положил окурок в карман и, коснувшись пальцами лба, поздоровался сначала с Лавинией, а затем и с Курцио Спино.

– Я ищу отца Донато Кваранту. Где я могу его найти?

Лавиния много слышала о Пеппино Инкаммизе от Патриции, которая сперва превозносила его до небес, а теперь в грош не ставила, но видела его только один раз на фотографии и никогда не встречала лично. Она даже не узнала его. Перед ней стоял не Пеппино, а долговязый молодой человек с вьющимися волосами цвета красного дерева и улыбкой, как у актера из фотокомикса. Он был хорошо одет – белая рубашка, светлые брюки, ремень сочетается с туфлями. Он сунул в рот новую сигарету, вынув ее из мягкой пачки, но прикуривать не стал.

Курцио Спино поднялся и попросил не курить здесь.

– Вы ошиблись входом, вам нельзя здесь оставаться. Отец Донато занят, у него нет времени.

– А если я назову вам свое имя, вы ему передадите? Думаю, что, как только вы скажете, кто его ждет, он найдет для меня время.

Курцио уже успел разозлиться из-за сигареты и прочего.

– Отсюда вы должны уйти. Немедленно.

– Я Пеппино Инкаммиза. Узнайте, сможет ли он со мной встретиться.

Лавиния, которая смотрела на молодого человека с открытым ртом, держа на коленях чашу, а в руке тряпку, вскочила на ноги, как подброшенная пружиной.

– Я отведу его к дяде Донато.

Пеппино в два шага оказался рядом.

– А ты кто?

– Лавиния Маравилья.

Во взгляде Пеппино удивление сменилось искренним расположением и мгновенной симпатией, как будто они уже давно знали друг друга.

– Сестра Патриции? А как поживает Патриция? Сдала экзамены в университет? Получает мои открытки? Она все еще злится на меня?

Лавиния понятия не имела, как вставить хоть слово в эту пулеметную очередь.

– Спроси у нее сам, сердится она на тебя или нет.

– Она не желает со мной встречаться.

Теперь, когда Лавиния увидела юношу собственными глазами, такого вежливого и привлекательного, она бы тоже рассердилась на месте сестры.

Дядя Донато вспыхнул, будто лампада, увидев Пеппино, и бегом бросился к нему – сутана развевалась за спиной, очки сползли на кончик носа. Он обнял юношу и похлопал по спине – это он-то, который едва здоровался с семьей во время воскресного обеда! – будто тот доводился ему родней. Сияя, дядя провел его в свой кабинет, а Пеппино отвечал ему со всем почтением, как и полагается обращаться к священнику или старому учителю.

– Принеси нам кофе, Лави, – велел дядя Донато. – И пусть никто меня не беспокоит.

Пеппино Инкаммиза пришел к отцу Донато, чтобы рассказать, что получил работу в бухгалтерии новой строительной компании, которая возводила многоэтажные дома вдоль проспекта Микеланджело: поговаривали, что с ними Палермо станет похож на современные города, которые можно увидеть в журналах. Теперь, когда у него появилась работа, Пеппино хотел вернуть деньги, одолженные у священника несколько лет назад. Лавиния услышала это, стоя за дверью с подносом. Но Донато Кваранта не хотел брать эти деньги. Он попросил Пеппино навести порядок в приходской отчетности, состояние которой его беспокоило: помимо столовой для бедняков, дневных развлекательных мероприятий и помощи безработным, дядя Донато строил амбициозные планы развития прихода и хотел быть уверенным, что денег хватит. Тут Лавинии пришлось перестать подслушивать, потому что Курцио Спино позвал ее обратно в ризницу.

Со следующего дня Пеппино Инкаммиза стал приходить в кабинет дяди Донато к пяти часам вечера и работать со счетами за закрытой дверью. В обязанности Лавинии входило принести ему кофе и стакан воды, а затем сразу же уйти, чтобы не мешать. Эрсилия и Джованна согласились, что Пеппино очень красив, и каждый вечер в пять часов они бросали все свои дела, – которых, по правде сказать, у них было не так уж много, – и торчали перед входом в ораторий. Когда Пеппино появлялся, зажав под мышкой сумку и пиджак, то обычно был слишком занят прикуриванием сигареты, чтобы заметить поджидающих его девушек: тогда Эрсилия и Джованна ангельскими голосочками провозглашали «Добрый вечер!», словно хористы, распевающие гимны на Рождество, и ждали, пока Пеппино вежливо поднимет взгляд:

– Добрый вечер, девушки.

Лавиния никогда не стеснялась мальчишек, но обычно молодые люди просто составляли ей компанию – недолго шли рядом или говорили комплименты, когда она проходила мимо. Памятуя, сколько времени она тратила утром и вечером на то, чтобы причесаться, и с какой тщательностью подбирала юбки в тон блузкам, Лавиния полагала, что заслуживает и более существенных знаков внимания. Пеппино же с первой их встречи не делал ничего подобного. То ли потому, что слышал о ней, еще когда она была ребенком, то ли потому, что тонкие губы Лавинии напоминали ему губы отца Донато, а разрезом глаз она походила на Патрицию, но Лавиния сразу стала для него родней. Он относился к ней не как к Вирне Лизи, а как к Лавинии Маравилье. Принося поднос с кофе в кабинет дяди Донато и унося посуду обратно, Лавиния спрашивала у Пеппино, как так вышло, что он настолько ловко управляется с цифрами, а он отвечал, что в школе совершенно не понимал математику и что подсчеты даются ему легко, только если у них есть цель. Пеппино пил свой кофе с половиной чайной ложки сахара и спрашивал, чем Лавиния кормит бедняков в трапезной; она рассказывала, какие блюда готовит для посетителей дяди Донато, и пересказывала рецепты супов и пирогов бабушки Розы, которая отругала бы ее, узнай она, что Лавиния раскрывает эти секреты чужаку. Пеппино был без ума от кино, особенно от фильмов о Джеймсе Бонде. Когда Лавиния сказала, что мечтает стать актрисой, он не засмеялся и не счел ее дурочкой, однако сказал, что – конечно, он просит за это прощения – не видит никакого сходства между ней и Вирной Лизи.

– Да и вообще, разве приятно походить на какую-то знаменитость?