Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

ты говоришь? Твоя сестра останется с тобой, когда мы все уйдем. Ты должна любить ее, а она должна любить тебя.

– Но она не любит меня. И никогда не любила.

Роза продолжала утешать Лавинию, пока не вошла Сельма. Лавиния почувствовала, как матрас легонько прогнулся под весом матери, еще до того, как услышала ее голос:

– Твоя сестра сожалеет, она хочет попросить у тебя прощения. И ты должна попросить у нее прощения за то, что побила ее. Ей можно войти?

– Нет, я не хочу ее больше видеть.

Лавиния услышала долгий, прерывистый вздох матери.

– Мне тяжело слышать такое от тебя.

– Ты считаешь, что она всегда права. Вы все против меня, хотите, чтобы я и носа из дома не показывала, ведь кто тогда будет стирать, гладить, присматривать за Маринеллой. Для вас я служанка, и только.

Лавиния принялась всхлипывать.

– Неужели ты думаешь, что забота о семье – это обязанность служанки? Тогда кто же я, по-твоему? Главная служанка?

– Ты же мама, – хлюпнула Лавиния, – при чем тут это.

Еще один долгий вздох.

– Патриция поступила неправильно, но она сделала это, чтобы уберечь тебя. Почему ты никому не сказала, что хочешь участвовать в этом конкурсе? Ты даже украла деньги у бабушки, чтобы сделать фотографии. Разве так можно?

Теперь, когда дыхание матери слышалось совсем рядом, Лавиния заметила, что оно немного прерывистое, как будто Сельме трудно дышать.

– Лави, послушай меня. Вы – сестры, вы всегда должны быть вместе.

– Нет, я должна строить свою собственную жизнь.

– Но у тебя предостаточно времени. Еще слишком рано.

Лавиния повернулась и встретила непроницаемый взгляд матери. Сельма выглядела усталой, и, возможно, так оно и было, отчасти по вине самой Лавинии.

– И когда же придет это время? Когда тебе будет сто лет, а мамушке и того больше? Мы так и будем жить все вместе в этом доме?

– Разве плохо было бы, если бы можно было прожить так долго?

Лавиния помрачнела.

– Это было бы безумием.

Ей удалось рассмешить мать, но потом та раскашлялась.

– Мамочка, я сделаю тебе мед с валерианой. Это полезно для горла.

– Отдыхай, Патриция сделает.

– Нет, она не умеет.

Патриция, такая умная, буквально одержимая своими растениями в горшках, вместо валерианы постоянно хватала ромашку. Она даже не могла отличить белый цветок с желтой сердцевиной от нежно-розового.

14

Крепкий сон

В 1969 году на Пасху дядя Донато перебрался в монастырь Святого Антонина, где раньше останавливался только на ночлег. Он сказал, что устал преподавать в пансионе Святой Анастасии и ходить по всем четырем деревням; городской приход – именно то, что ему нужно, чтобы меньше уставать и быть поближе к семье. «Возможно, – подумала Лавиния, – с годами даже священникам становится одиноко».

Каждое воскресенье после обеда, видя, что она лежит на кровати и читает фотокомиксы, дядя говорил:

– Почему бы тебе не сходить в ораторий[29], вместо того чтобы портить глаза этой ерундой?

И вот однажды дождливым днем, когда дома было скучно, Лавиния решила посмотреть на этот самый ораторий Святого Антонина. Дядя Донато как раз занимался обедом для бедняков, и Лавиния, привыкшая помогать в подобных делах, сразу же присоединилась. Она приготовила фасолевый суп, да еще и положила туда корочки засохшего сыра, как научила ее мамушка Роза. На следующей неделе, когда Лавиния пришла, еда уже была готова, но девушка осталась, чтобы помочь ее раздать.

Каждый понедельник и среду Донато учил соседских детей читать и писать; тут Лавиния не порывалась ему помогать, но точила для всех карандаши и раскладывала на столах чистые листы бумаги. Если кухня была свободна, она пекла булочки с кунжутом: учеба – дело утомительное, после нее в самый раз подкрепиться чем-нибудь вкусненьким. В ответ дядя Донато взялся помогать ей с учебой; в отличие от Патриции, он не выходил из себя и не заставлял Лавинию часами сидеть над одним и тем же уравнением, не давая ни есть, ни пить, пока она его не решит. В результате она впервые получила хорошую оценку по математике. А бабушка Роза испекла кассателлы, собираясь отпраздновать то, что Лавиния наконец-то взялась за ум.

Но больше всего ей нравилось помогать синьору Курцио Спино поддерживать чистоту в церкви. В церкви Святого Антонина царили прохлада и спокойствие, которых Лавинии так не хватало дома; кроме того, Курцио Спино мало говорил и всегда был добр к ней. За исключением тех случаев, когда видел, как она приходит в ораторий с каким-нибудь молодым человеком: тогда у него на лбу появлялись морщины, и он спешил рассказать обо всем дяде Донато.

Соседские мальчишки смотрели на Лавинию как на булочку с кунжутом, и ходили за ней по пятам, выдумывая разные предлоги. Даже в оратории они таскали ей на кухню мешки с картошкой из кладовки или держали ковер, пока она его выбивала, а те, что посмелее, приглашали ее поесть мороженого или пиццу-фритта в центре города. Но, хотя Лавиния ценила их внимание, никто из них ее особенно не интересовал; во всяком случае, не так, как мужчины на экране – красивые и элегантные, с чистыми ногтями и низкими голосами. Лавиния мечтала, чтобы и в жизни мужчины выглядели так же. Однако реальные парни были совсем не похожи на Марчелло Мастроянни и Алена Делона – о них она думала жаркими ночами, которые все чаще и чаще проводила без сна.

Как-то раз на рынке Лавиния услышала, как одна женщина рассказывала бабушке, что дочь их общей знакомой и соседки попала в беду. Женщина говорила, что приличная девушка не должна спать одна, когда ей становится шестнадцать, потому что в этом возрасте в голову так и лезут грязные мысли. Мамушке было куда интереснее обсуждать новости и ругать события, произошедшие в мире, чем совать нос в чужие дела, и она не давала веры сплетням; Лавиния же, напротив, внимала с открытым ртом. В нее словно был вмонтирован особый радар для подслушивания женских секретов, и, участвуя в разговорах, не предназначенных для чужих ушей, она чувствовала себя так, будто ее приняли в тайное общество. История о девушке с грязными снами поразила ее сильнее, чем прочие; с тех пор, когда по ночам при мысли о мужчинах у нее становилось горячо между ног и в других местах, куда легко было дотянуться пальцами, она поворачивалась и смотрела из-под одеяла на бабушку Розу, спавшую в своей кровати, убеждаясь, что не разбудила ее своими стонами. Ей повезло, что она жила в одной комнате с мамушкой: из-за того, сколько усилий она прилагала, чтобы не шуметь, ее мысли пачкались не слишком сильно. Не настолько, чтобы дело нельзя было поправить исповедью после воскресной мессы.

– Дитя мое, у тебя возникают нечистые помыслы только об этих актерах и вымышленных персонажах – или твое сердце волнует какой-нибудь мальчик?

– Такое случается только с актерами, падре.

После исповеди духовник даровал ей отпущение грехов и советовал перед сном повторить сотню раз «Аве Мария», вместо того чтобы думать о вещах, недостойных христианки.

Начав регулярно посещать ораторий Святого Антонина, Лавиния стала исповедоваться куда реже, целомудреннее и сдержаннее: ей не слишком хотелось рассказывать дядиным собратьям о ночных романтических приключениях в Риме или Париже. Не в последнюю очередь потому, что дядя Донато с некоторых пор стал стеречь ее, будто цепной пес. В отличие от Санти Маравильи, дядя никогда не отвлекался от своего дела, и горе было ухажерам Лавинии, коли те осмеливались переступить порог оратория. Многие славные ребята были изгнаны оттуда только за то, что лишний раз задержали взгляд на собранных в конский хвост волосах Лавинии. Братья-священники требовали, чтобы Донато объяснил, по какой причине опустошает ораторий, но, поскольку характер у дяди был все тот же, в конце концов они стали повиноваться без вопросов.

В газетном киоске перед ораторием торговал парень по имени Калоджеро Фалько, который всегда говорил Лавинии:

– Можешь звать меня Джеро.

Он вовсе не был уродом – большие черные глаза, красивая белозубая улыбка, – но каждый раз, когда Лавиния оказывалась