Колибри - Сандро Веронези

прошу Тебя, отними у меня все, что есть, включая мое здоровье, пусть я останусь сиротой – дзинь, – нищим побирушкой, хворым, но только, Господи и Всемогущий Боже, прошу Тебя, умоляю Тебя, заклинаю Тебя, не делай меня… и тут мы все останавливаемся, потому что слува, которое мы должны были произнести, не существует, мы все – итальянцы, французы, англичане, немцы, испанцы, португальцы – здесь пасуем, потому что ни в одном из названных языков не существует этого слова, тогда как оно существует для нас, евреев, арабов, древних и современных греков, для нас, многочисленных африканцев и для нас, пережитков прошлого, разговаривающих на санскрите, но разница, в сущности, небольшая, разница в том, что одни из нас смогли дать название этому аду, а другие – нет – дзинь, – в то время пока мы в ужасе все молились вместо того, чтобы подойти к телефону, который продолжает посреди ночи звонить, и когда мы наконец отвечаем, на другом конце провода – никого, да, такое возможно, гораздо более вероятно, чем загоревшаяся машина, «алло?», «алло?», никого, да, такое часто случается, шутка, должно быть, злая шутка, чтобы мы, вероятно, подумали, будто наступило наше время ответить на тот звонок, столь сильно напугавший нас посреди ночи, что мы бросаемся на колени и произносим самую жаркую молитву, какую только можно вообразить, и брат наш Марко наверняка бы тоже молился, но это был не его случай, поскольку телефонный звонок, тот телефонный звонок, да, он раздался, но не ночью, а после обеда, в воскресенье, осенью, в зыбком свете четырех тридцати пяти на часах, на диване у него на коленях уснула внучка, он смотрел телевизионную передачу «Дальше вашего сада», а значит, был спокоен и доволен жизнью, и был даже далек от тревоги, которая сковывала его всегда, когда Адель уезжала на уик-энды с этими ребятами, которые показались ему толковыми и ответственными людьми, парнями что надо, поэтому он разрешал ей ездить с ними, всегда разрешал, начиная с подросткового возраста, поскольку она была в высшей степени одаренной, хотя, конечно, на первых порах он ездил с ней сам, но с определенного времени перестал, становилось неловко, он был единственный родитель, отвозивший ребенка, что было хуже, чем если бы он ее вообще не отпускал, и поэтому с некоторых пор он сидел дома и с тоской дожидался ее, неважно когда, утром, днем или вечером, его грызли сомнения, правильно ли он поступает или нет, Адель безумно любит эти виды спорта, но ведь они опасные, это тебе не партию в теннис сыграть, к тому же Адель никогда не любила теннис, одно фехтование, когда была еще девочкой, но и тогда уже была рапира, оружие, символ крови, смерти, опасности, а потом эти феноменальные состязания с силой гравитации, волны, скалолазание, доставляющие кайф, но опасные, он бы мог ей запретить, он был вправе, это его родительский долг, или в равной степени мог не запрещать, и он решил не запрещать, пусть занимается, и в наступавшей в доме тишине впадал в тоску и боялся услышать тот жуткий телефонный звонок посреди ночи, каждый раз, когда ложился спать, а Адели не было дома, он боялся в молчании, вечно, и перед тем как заснуть, и когда просыпался, чтобы сходить в туалет, и до того как снова уснуть, и, не будучи в состоянии этого сделать, принимал снотворное в каплях – ривотрил, ксанакс, ансиолин, – но, правда, следовало признать, что никогда ничего не случалось в течение многих лет, даже незначительного происшествия, ни днем, ни ночью, ни царапинки, ни ушиба, ничегошеньки, не считая, конечно, что из одной поездки однажды она вернулась беременная, бесспорно, но это другая история, и он ее принял, забеременевшую в двадцать лет без каких-либо упоминаний об отцовстве, он все принял, молча, не показывая своего сомнения, правильно ли он поступает или нет, потому что, с другой стороны, Адель была что надо, умница, сознательная, надежная, она это сделала, и речь действительно шла о настоящем чуде, учитывая то, что ей довелось пережить в детстве, травмированной, перебрасываемой туда-сюда, из Италии в Германию, потом снова в Италию, в Рим, в Мюнхен, во Флоренцию, с сумасшедшей матерью – это надо отметить – и придурочным отцом, который не смог защитить ее, уберечь от боли, донимавшей ее со всех сторон, что в принципе приводит к полной беспомощности, но на удивление она выросла здоровой и полагалась на свою беспомощность только тогда, когда необходимо было просигнализировать родителям о поджидавшей опасности, которую они еще не замечали, и тогда за ее спиной появлялась веревочка, но как только родители подавали признаки понимания, она выздоравливала и веревочка исчезала, но когда все взорвалось и пошло кувырком, веревочка появилась вновь и опутала весь Мюнхен непробиваемой сетью паутины, в которой невозможно было жить, и указала тем самым разумное решение ее неадекватным родителям – сумасшедшей матери и отцу, который не смог ее защитить, – словом, вполне можно сказать, что с помощью веревочки она направляла свою злополучную семью не то чтобы к добру, поскольку о добре здесь и речи быть не может, а к наименьшему злу, так будет правильнее сказать, и брат наш Марко, по крайней мере, под конец понял хотя бы это, он заметил, что в его дочери заключено могучее, первозданно-дикое знание, и постарался создать ей стабильные условия существования, потому что, в конечном счете, Адель нуждалась хоть в какой-то стабильности, пусть даже болезненной, с периодическими посещениями матери, лежавшей в санатории, с невыразимой любовью к немецкой сестричке и мудрым решением прожить эту любовь сполна, когда обе повзрослеют, стабильности болезненной и сложной, но все же стабильности, которой Адель не знала отроду и на которую могла теперь рассчитывать, окончательно смотав в клубок свою веревочку и став той, кого называют образцовой девушкой, а с определенных пор и в дальнейшем – образцовой девушкой-матерью, которая училась и работала, ездила кататься на волнах и совершать головокружительные прыжки, и когда она отправлялась за волнами и прыжками, он оставался с малышкой Мирайдзин, своей внученькой, и это было справедливо, Адель отправлялась подзарядить свои знания в диком сердце природы, а он дожидался ее дома с малышкой и создавал ей условия стабильности, а со своей тревогой он управлялся молча, ему не впервой, он годами тренировался и, казалось, поступил правильно, когда все принял и неизменно разрешал ей поездки, казалось, было ради чего рисковать, пока наконец не раздался тот телефонный звонок и он понял, что действительно является отмеченым и забытым Богом,