Нечаев: Созидатель разрушения - Феликс Лурье

«Нечаев зовет Капацинского в Женеву; его (Нечаева. — Ф. Л.) приезд Капацинского не удивил бы и не вызвал бы в нем подозрений. Мне кажется, что Капацинский принял бы на себя подобное поручение. В последний раз, когда я его видел и по предъявлении ему писем Нечаева дал прочесть два-три воззвания, а затем объявил ему, в какой степени несомненная близость его с Нечаевым его компрометирует, он вошел, наконец, в ярость и объявил, что если б Нечаев был здесь, то он бы его собственноручно повесил. Капацинский страшно озлоблен против Нечаева; он хитер, как все семинаристы, ни гроша не имеет за душою, — следовательно, едва ли захочет воспользоваться поручением в Женеве, чтобы там остаться; его личность для дела представляет мало пользы, так что и потеря была бы не велика, если бы он не вернулся, что, впрочем, как сказано, в высшей степени невероятно, так как он только и способен быть учителем в русском приходском училище.

Не прикажете ли, ваше сиятельство, сделать Капацинскому предложение насчет вышеизложенного предмета».[257]

Доложив монарху, Шувалов получил высочайшее согласие на вербовку Капацинского и его отправку в Женеву. Талантливый сыщик Филиппеус, еще только начинавший службу в III отделении, в предвкушении успеха с удесятеренной энергией накинулся на несчастного ивановского учителя. Сыщик путал и злил свою жертву, еще и еще терзая чтением писем и прокламаций Нечаева. Наконец разъяренный Капацинский в порыве ненависти к бывшему другу дал согласие на поездку в Женеву с целью получения от Нечаева корреспонденции для перевозки в Россию и выявления круга лиц, входивших в колонию русских эмигрантов. Предполагаемому эмиссару предстояло попытаться заманить беглеца на родину. Началась подготовка к проведению операции. Капацинский тем временем остывал и приходил в себя. Когда же он понял, в кого Филиппеус намерен его превратить, то, неожиданно для сыщика, наотрез отказался сотрудничать с политической полицией в какой бы то ни было форме. 28 сентября 1869 года его заключили в Петропавловскую крепость. Оснований для передачи дела в суд не было, и 15 июня 1870 года в административном порядке его выслали в Харьковскую губернию под гласный надзор полиции, где он и умер 2 января 1875 года.

Поток нечаевской корреспонденции все увеличивался, его листки достигли Пскова, Твери, Смоленска, Керчи, Витебска, Симбирска, Гродно.[258] Многие конверты содержали по нескольку экземпляров воззвания «Постановка революционного вопроса», их получили в петербургских магазинах «Гамбург» и «Русская книжная торговля».[259] Анализ документов архива III отделения показывает, что уже в конце апреля 1869 года Нечаев ощутил недостаток адресов, по которым он мог бы отправлять свою корреспонденцию. Не случайно он просил их у Капацинского. В конце лета в России появилась брошюра «Народная расправа», по цвету типографской краски, которой она напечатана, в III отделении ее называли «красным воззванием».[260]

Не забывал Нечаев и петербургских друзей. 7 апреля 1869 года он отправил Томиловой очередное послание.

«Уезжая, — писал женевский беглец, — я не разорвал связи с делом по примеру других и тотчас после того, как успею устроить здесь связи, я вернусь, что бы меня ни ожидало. Вы тем более должны были знать, что я пока жив, не отступлюсь от того, за что взялся, и если это знали, то должны были извещать о малейшем изменении, о всех подробностях, если вам тоже дорого дело! <…> Что же вы там теперь руки-то опустили? Дело горячее: его как железо, надо бить, пока горячо!. Присылайте скорее (сейчас по получении письма) человека надежного, т. е. не только честного, но и умного, и ловкого вдобавок. Если кто уже поехал, тем лучше. Но если поехал тряпичный человек, то немедля пошлите другого. И до тех пор, пока посланный не воротится, не начинайте большого процесса. Всего лучше, если бы приехал Бирк (если он в провинции, то верните его и тотчас же сберите, если он болен, то пришлите Евлампия). Дело, о котором придется толковать, касается не одной нашей торговли, но и общеевропейской!. Здесь дело кипит! Варится такой суп, что всей Европе не расхлебать! Торопитесь же, друга! Торопитесь, не откладывайте до завтра, что можно сделать сию минуту».[261]

Если предыдущие корреспонденции Нечаева, шедшие на адрес горного инженера, полковника К. Н. Томилова, и могли проскочить незамеченными мимо черного кабинета Петербургского почтамта, то это письмо было перлюстрировано и доставлено по назначению именно в то время, когда на квартире супругов Томиловых производился обыск. Кроме писем Нечаева, у Томиловой обнаружили две записки Орлова;

«Все друзья по делу! Вы, которым знакомы имена Нечаева, Ралли, Аметистова и пр., доверьтесь во всем Томиловой и на кого укажет она. Ей передан весь план нашего дела и через нее вы найдете и средства, и лучших друзей для продолжения нашего дела. Орлов».

«Все друзья по делу! Вы, которым знакомы имена Ралли, Нечаева и друзей их, доверьтесь этой госпоже, как вы доверяли им и доверяете мне. Ей передан весь ход дела, и через нее вы можете узнать и пользоваться всеми нашими средствами и всеми друзьями, которых имели мы; я пишу это на случай того, что если я сойду со сцены, то чтобы вы могли встать в связь с тем, что мы слышали и кого имели».[262] Подпись — Хомутовский, под этой фамилией беспаспортный Орлов проживал с января 1869 года.[263]

После таких находок все оказавшиеся в квартире Томиловых — помощник присяжного поверенного А. Н. Колачевский, Анна Нечаева и невеста Ф. В. Волховского М. О. Антонова — были арестованы. На свободе оставили лишь хозяина квартиры К. Н. Томилова: полицейские власти знали, что он не разделял странных революционных увлечений своей жены. Вскоре всех арестованных, кроме А. Г. Нечаевой, выпустили.[264]

Раньше других, 22 марта, арестовали Езерского,[265] 26 марта — Ткачева и Дементьеву. В Петербурге 20 марта появилась печатная прокламация (рукописных зимой 1868/69 года ходило много) с требованиями студентов.[266] Двумя днями позже, клеймя власти за «либерализм», верноподданническая газета «Весть» в передовице перепечатала эту прокламацию под заглавием «К обществу!». Приведу извлечение из текста, опубликованного в газете:

«Мы, студенты Медицинской Академии, Университета, Технологического института, Земледельческой Академии, желаем:

1. Чтобы нам предоставлено было право иметь кассу, т. е. помогать нашим бедным товарищам.

2. Чтобы нам предоставлено было право совещаться об наших общих делах в зданиях наших учебных заведений.