Готовность номер один - Лев Экономов

— Ну что там у вас стряслось? — спрашивает, когда мы остаемся одни. На смуглом лице Тузова внимание и озабоченность.

Я пожимаю плечами:

— Шмырин высказал предположение, что та девушка, помните, она выступала у нас со своими стихами… — Я замолкаю, язык не хочет повиноваться.

— Шпионка? — в глубине чуть прищуренных темно-карих глаз старшины мелькают на мгновение веселые золотистые искорки. А может, мне это кажется, потому что он тотчас же грозно хмурит сросшиеся брови.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Ну, а ты как считаешь? — спрашивает он, стараясь заглянуть мне в глаза.

— Не думаю.

— Надо думать, товарищ солдат. Надо знать, с кем водишь дружбу. Это твоя девушка?

— Да.

— Ну вот, видишь, — он укоризненно покачал головой. — Враг хитер и коварен, но и мы не должны хлопать ушами. А что ты, собственно, о ней знаешь?

— Она работала на фабрике, которая шефствует над нами. Технологом. Была членом комитета комсомола.

Тузов чешет в затылке:

— Странно все это, однако. Ну хорошо, иди отдыхать. Говорить пока ни с кем, в том числе и с ней, на эту тему не следует, надеюсь, ты это понимаешь и сам.

— Как мне быть дальше? — спрашиваю я в растерянности.

— Служи, как и служил. Присягу помни. С девушкой встречайся, как и встречался. Ты, прости меня за любопытство, любишь ее?

— Я киваю.

— Ну и люби, как говорится, на здоровье. А в случае чего, — он чуть усмехается, — разлюбить ведь никогда не поздно.

Я долго не могу заснуть в тот вечер.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Страница тридцать шестая

Впервые об этой удивительной новости я узнал еще в военной школе во время утренней политинформации. Помнится, старшина сделал довольно многозначительную паузу, оглядел всех, а затем сообщил о том, что разрешено принимать на военную службу женщин, желающих служить на должности солдат, матросов, сержантов и старшин.

— Теперь будет веселее служить, — подмигивали друг дружке курсанты. — Теперь можно и на сверхсрочную остаться.

Занятые учебой, мы, однако, тотчас же выпустили из виду этот не совсем обычный приказ и больше о нем не вспоминали. И вот сегодня, шагая утром строем в столовую, мы видим на центральной улице городка стайку необычно одетых девчат. Они в серых каракулевых кубаночках с красными звездами и, я бы сказал, в довольно элегантных пальто примерно из такого же сукна, как и военные шинели, в черных ботинках.

Когда проходим мимо девушек, они стараются казаться очень занятыми друг другом. Замыкающий строй Мотыль вдруг командует вполголоса:

— Равнение налево!

Строй повертывает головы, и как-то невольно все начинают выпячивать грудь и печатать шаг. Но тотчас же, словно застеснявшись чего-то, впереди идущие затягивают ногу, строй спутался. Впрочем, на это даже внимание никто не обращает. Ребята тут же обмениваются между собой впечатлениями о девушках.

— Р-разговорчики! — предупреждает грозно старшина и дает нам отворот от столовой за то, что плохо прошли. Придется спеть песню, чтобы умилостивить Тузова. Запевает, как всегда, Бордюжа своим превосходным чистым фальцетом. У столовой Тузов распускает строй. Подзывает Мотыля, чтобы сделать ему внушение, а нам приказывает заходить в помещение.

Мы уже приканчиваем картошку с селедкой — сегодня вегетарианский день — и приступаем к чаепитию, когда гуськом входят девушки, сопровождаемые дежурным по части. Разговоры смолкают. Взоры всех, кто сидит за столами, обращаются к вошедшим. Они все в одинаковых платьях с погонами, острижены большей частью коротко, а одна из них, с медалью на груди, оставила только маленький чубчик и похожа на задиристого мальчишку-подростка.

Дежурный проводит потупивших взоры девушек к столу для солдат и сержантов сверхсрочной службы, где для них уже поставлены миски с едой.

Ребята моментально приходят к заключению, что девушки мировые и с ними стоит «начать спаиваться».

Первые сведения о девушках мы получаем от писаря строевого отдела Шмырина. Они направлены сюда военкоматом по их просьбе и будут работать фотолаборантами, планшетистами, диспетчерами, телефонистами, фельдшерами и радиотелеграфистами. От него же мы узнаем, что для проведения занятий с ними назначены лучшие офицеры и сержанты.

Страница тридцать седьмая

Сегодня Шмырин сообщает мне такой «фактум», что я чуть дара речи не лишаюсь. В нашем полку пожелала служить Калерия.

— Ну что ты на это скажешь? — спрашивает он с обличающей усмешкой, — вот тебе и шпионка. Я, между прочим, очень детально познакомился с ее личным делом, когда готовил учетно-послужную карточку. Могу тебе в знак дружбы сказать по секрету о ней все по порядку. Родители у Леры погибли в войну во время блокады Ленинграда, были военными врачами. Ее вывезли оттуда грудным ребенком. Росла в детском доме. После окончания техникума ее послали работать на фабрику. Получила две грамоты за хорошую работу, а за одно рационализаторское предложение — премию. Ну что еще? Комсомолка. Была членом заводского комитета ВЛКСМ. Это ты и сам знаешь. Вопросы будут?

— Будут, — говорю, едва сдерживая себя, — чего же ты мне, мягко говоря, морочил голову?

Теперь ее поведение во время нашей последней встречи представлялось мне с другой стороны, было понятным и вполне оправданным.

— Она, как мне кажется, хотела быть рядом с тобой. Хотела приготовить тебе сюрприз, — говорит Шмырин. — Это, между прочим, вполне объяснимо с психологической точки зрения. Говорю тебе как будущий врач!

— Иди ты со своей психологией!

— Хорошо, пойду, — отвечает писарь, считая себя явно обиженным. — Каждому свое. Но имей в виду, Артамонов, ты тоже хорош. Или, может, нет? То-то. А по-моему, так: сделал ошибку — найди смелость признаться и исправить ее. И я это сделал с откровенностью, на которую немногие способны. Так что скажи мне огромное спасибо.

— Что ты сделал?

— Извинился перед Калерией. За тебя.

— Как это?

— Очень просто. Объяснил ей вполне популярно, что ты по недоразумению думал о ней. Сказал, что вышла опечатка, и, как говорили древние, спас твою душу.

— Ты с ума сошел! — кричу я. — Как теперь я посмотрю ей в глаза! Что она скажет мне?

— А ты меньше всего думай о себе. Надо быть, выше этого. Главное — бдительность. Готов это повторить.

— Что ты заладил: «Готов это повторить». — Я просто был убит сообщением Шмырина. Зарезан без ножа. Мог ли я после этого подойти к ней?

Уже после обеда я и сам убеждаюсь в том, что Лера в армии. Вот она идет по обочине дороги с новыми подругами на занятия, держа в руках толстую тетрадь в дерматиновом переплете. Серая, из искусственного каракуля, кубанка чуть сдвинута на затылок, так что спереди виднеется начало прямого пробора в черных блестящих волосах. Волосы закрывают уши. На смуглых щеках румянец. Военного покроя пальто ловко сидит на ее высокой фигуре. Девушки возбужденно разговаривают, смеются.

Я быстро поворачиваю за угол дома. Смотрю на девчат из своей засады, будто трусливая собачонка. Нет, Лера не заметила меня. Продолжает что-то рассказывать, жестикулируя свободной рукой с голубым перстеньком.

Мимо девчат проходит полковник Турбай. Они дружно и шумно приветствуют его, словно старого знакомого, но не по-военному, не прикладывая руки к головному убору. Он останавливается и говорит с ними о чем-то веселом, потому что они смеются, поправляет на голове у Леры кубанку и идет дальше. Девчата оглядываются, словно школьницы, тепло улыбаются. Они еще души не будут в нем чаять. Командира полка у нас уважают все до единого, уважают за его сдержанность, за особую, я бы сказал, врожденную интеллигентность и внимательность ко всем без различия.

После этой встречи не нахожу себе места, работа валится из рук, разговаривать ни с кем не хочется. Проклинаю Шмырина. Думаю, как поступить, что предпринять, чтобы загладить свою вину. Но так ничего и не могу придумать.

Страница тридцать восьмая

Меня назначают дежурным по стоянке. Буду находиться возле самолетов. Я отвечаю за них и за все оборудование стоянки нашей эскадрильи до тех пор, пока не сдам свое хозяйство часовым. Утро выдалось довольно морозным. Стоять на месте холодно, хотя я в теплой куртке и в ватных брюках, и к тому же только что плотно позавтракал. Что там ни говори, а Бордюжа был прав, сказав однажды:

— Лето в наши места не спешит. Наступит марток — наденешь семеро порток.

На дворе апрель, а эти его слова не утратили смысла. Медленно прохаживаюсь от самолета к самолету, с вожделением посматривая на сизый дымок, курящийся из трубы техдомика. Так мы называем здание для технического обслуживания, что стоит позади самолетных стоянок. Оно напоминает барак с длинным коридором и множеством комнат. В этих комнатах размещаются классы для технического состава, лаборатории групп обслуживания, небольшая слесарная мастерская.