Перед рассветом - Василий Анатольевич Криптонов

спрятали концы, будет рассмотрено как ваша личная месть ни в чём не повинному мальчику.

— Который из кожи вон лезет, чтобы продемонстрировать свою лояльность.

— Даже так?

— Ага. Подходил ко мне вчера, предлагал забыть старые распри, и всё такое прочее.

— Ясно. Парень — не дурак… Впрочем, дураков в роду Юсуповых никогда и не водилось. Значит, тем более — устранять его нельзя. При всём доверии к вам государя, после такого удара со стороны чёрных вы можете не подняться.

— Но, тем не менее, обезвредить Юсупова надо. Это — бомба замедленного действия. И лично я понятия не имею, когда она рванёт.

— Конкретнее, капитан. — Витман нахмурился. — Вы что-то придумали?

— Ну, одну такую бомбу мы с вами уже фактически обезвредили. Предыдущие врата Тьмы запечатаны.

— О чём вы? Ах, да… — На догадливость Витман никогда не жаловался. — Амулет? Такой же, как носит цесаревич?

— Именно. Арестовать Юсупова мы не можем. Убить — тоже. Но можно заставить его надеть амулет, не пропускающий Тьму.

— Вы уверены, что Юсупов согласится?

— Об этом не беспокойтесь, беру на себя. Осталась ерунда — достать амулет.

Тут мы оба замолчали. Тот амулет, что носит цесаревич, изготовил лично император. Понятно, что это дело у него не поставлено на поток, и вряд ли найдутся под рукой другие такие же.

— Идёмте, — решил Витман. — Будем просить государя об аудиенции. Расскажем о наших подозрениях и попросим помощи.

— Не могу.

— Почему? — Витман вскинул брови. — Я уверен, что Его величество не откажут…

— Идти с вами сейчас — не могу. Я пропустил прошлый урок латыни, когда Энгельгардт давал контрольную работу. Если не появлюсь и в этот раз, он меня в порошок сотрёт.

— Энгельгардт⁈ — изумился Витман. — Вы хотите сказать, старик до сих пор преподаёт⁈

Аполлон Моисеевич Энгельгардт действительно выглядел так, будто явился на лекцию непосредственно из могилы. Сухой, сгорбленный, опирающийся на трость и едва переставляющий ноги старик. На вид — божий одуванчик, плюнь — завалится. Однако, если верить академическим сплетням, Энгельгардт выглядел вставшим из могилы не первый десяток лет. И возраст ему совершенно не мешал драть с курсантов три шкуры. Несмотря на преклонные годы, латинист обладал ясным умом, великолепной памятью и зычным голосом. Проехать Энгельгардту по ушам заверениям типа «вы нам этого не задавали» не удавалось пока никому.

— Да что ему будет, упырю? — буркнул я. — Они, говорят, бессмертные.

Витман улыбнулся.

— Да, в моё время тоже ходили шуточки, что Энгельгардт питается страданиями курсантов. Впрочем, справедливости ради, так хорошо, как латынь, мы не знали ни один другой предмет. Меня лично до сих пор — ночью разбуди, «Энеиду» зачту наизусть.

— Не сомневаюсь, что знание латыни вам не раз пригодилось в жизни.

— Будете смеяться, но пригодилось… В общем, я вас понял, капитан. Латынь — это святое. Ступайте на урок, я подожду в холле на первом этаже. Остальные сегодняшние предметы, надеюсь, не столь обязательны к посещению?

Мы развернулись было, чтобы идти в учебный корпус. Когда показавшаяся вдруг на горизонте точка начала стремительно расти в размерах.

— Ваш фамильяр, — заметил Витман. — Хм-м. Да он, кажется, не один…

С боковой дорожки на аллею вслед за Джонатаном свернула девушка. Одной рукой она придерживала юбку, другой — шаль на плечах.

— Стой! Да стой же, окаянный! — донеслось до нас.

Девушка была одета, как горничная, и выражалась соответственно. К многословным проклятьям в адрес Джонатана даже я прислушался с интересом.

— По-моему, ваш фамильяр возвращается с добычей, — заметил Витман. — И мне кажется, что это — не рыба.

Очень скоро стало ясно, что он прав. Джонатан тащил в клюве изящные женские ботинки.

— Государю императору — ура! — торжествующе объявила чайка, ставя трофей к моим ногам.

— Господа! — кричала издали девушка. — Умоляю вас, поймайте эту птицу!

Я нагнулся и поднял ботинки.

Ну… Вкус у Джонатана определенно есть. Из мягкой кожи, вишнёвого цвета, с рядом аккуратных застежек-пуговок.

— Неплохая вещь, — оценил Витман. — Мастерская Морозова, полагаю.

Я перевернул ботинки. На кожаной подошве, рядом с каблуком, был выдавлен штамп: «Морозовъ и сыновья».

— Могу узнать, Константин Александрович, для чего вам понадобилась женская обувь?

— Так спрашиваете, как будто это я её сюда притащил!

— Фамильяр, как известно, есть продолжение хозяина, — Витман смотрел на меня с интересом. — Ваша чайка не принесла бы ничего такого, что вам не потребно.

Я вспомнил босую Свету и прикусил язык.

— Господа… — горничная добежала до нас и остановилась, тяжело дыша. — Ох… Благодарю… Вы ведь вернёте мне сапожки?

— Нет, — буркнул я. — Сами будем носить. По очереди.

Увидел в глазах девушки неприкрытый ужас и протянул ей то, что внезапно оказалось сапожками.

— Шучу. Забирайте.

Девушка схватила сапожки, прижала к груди. Присела в реверансе.

— И впредь никогда больше не примеряйте на себя хозяйкины вещи, — с обманчивой мягкостью сказал Витман. — Вы меня поняли, милочка?

Девушка побледнела.

— Откуда вы…

— Неважно. Если дорожите местом, не смейте так поступать.

— Слушаюсь, сударь, — девушка смотрела на Витмана с суеверным страхом. — Никогда больше не буду!

— Надеюсь на это. Ступайте.

— Да, сударь… Простите, сударь, — девушка снова неловко присела.

А потом развернулась и бросилась бежать — только пятки засверкали.

Витман покачал головой.

— Ох уж эти камеристки — жадные до хозяйских нарядов. И ведь понимает, что если застукают, ей не поздоровится. Выгонят с таким позором, что потом в приличные дома на порог не пустят. Но жажда хоть на миг стать такой же красивой, как хозяйка — сильнее, очевидно.

— А как вы узнали, что это ботинки её хозяйки?

— Элементарно. Морозов и сыновья — одна из самых дорогих мастерских в городе, служанке такая обувь не по карману. И Морозовы никогда не позволили бы себе выдать заказ не упакованным. А значит, девушка тайком — где-нибудь на аллее, вдали от посторонних глаз, — сняла оберточную бумагу, чтобы примерить ботинки. Ваша чайка, вероятнее всего, появилась в момент, когда она переобувалась.

— Ясно, — кивнул я. — Мне пора, увидимся, — и поспешил к учебному корпусу.

Скорее, пока дедукционные способности Витмана не вернулись к вопросу «для чего Барятинскому могли понадобиться женские сапожки».

Мне на